Тысячелетняя ночь

Даже в то суровое и дикое время, когда придворные дамы с улыбкой присутствовали при самых мучительных казнях, а рыцари бились об заклад — какая нога оторвётся первой у человека, раздираемого в пытке на колесе, имя барона Гисбурна произносилось с ужасом и отвращением. Виллан, прогневавший сэра Гью, торопился повеситься, чтобы не попасть ему в руки, и родственники его почитали счастливым, если он успел таким образом уйти от ярости господина. Но не каждый виллан решался на это, так как разгневанный сэр Гью мог схватить жену или детей «преступника» и с ними рассчитаться за своё разочарование.

Ходили тёмные слухи об ограбленных и зарезанных путниках, и купцы делали большой крюк, объезжая стороной владения Гисбурна. Но и это не всегда помогало: кони приспешников сэра Гью были быстры и часто ночь подсчитывала свои жертвы далеко от разбойничьего замка, в подвалы которого попадало имущество неудачливых путешественников, а подчас и сами они в качестве пленников.

Таков был сэр Гью Гисбурн и за десять лет до описываемых событий в то весёлое майское утро, когда неожиданно на дороге встретился он со старым бароном Локслей, ехавшим в Лондон на королевские празднества.

Барон был испытанным воином, слуги, сопровождавшие его, одеты и вооружены, как на войну, и он не опасался нападения дорожных грабителей. Рядом с ним безбоязненно на белой лошади в серебряной сбруе скакала его дочь. Её синие глаза смеялись, радуясь жизни и рассказам отца, недаром соседи звали его «Весёлый сэр Джон». Золотые длинные косы она перекинула на грудь, и они струились по белому платью, а одна упала на белую гриву коня.

Такой и увидел её сэр Гью Гисбурн, возвращаясь в свой замок, и она поразила его. В то время он ещё не носил своего платья из лошадиной шкуры, но лицом был не намного приятнее. Вид его тоже поразил Элеонору так, что она невольно приблизила своего коня к отцу и положила руку на его рукав. Это не укрылось от внимания сэра Гью, однако он не привык обуздывать свои желания.

— Счастливой дороги тебе, благородный сэр Джон, — сказал он, сдержав громадного чёрного жеребца. — И тебе, благородная девица. Куда лежит ваш путь?

— В Лондон, благородный сэр Гью, — сухо ответил старик, — на королевские празднества. Не решаюсь тебя задерживать.

Но от Гью Гисбурна не так легко было отделаться: весело болтая, он повернул своего жеребца и поставил рядом с белым конём. Старый сэр Джон невольно сдвинул брови, а Элеонора побледнела, но сэр Гью не желал замечать этого.

— Разреши мне, добрый сэр Джон, сказать тебе два слова наедине, — проговорил он, и губы его искривились улыбкой при виде того, как торопливо отвернула свою лошадь Элеонора.

А через несколько минут Гисбурн мчался по дороге как одержимый, до крови раздирая плетью бока обезумевшего коня.

— Отказать, — повторял он в припадке дикой ярости. — Мне отказать! Дочь твоя ещё слишком молода, старый хрыч? Она, может быть, слишком молода для того, чтобы твой капеллан бормотал над ней свои молитвы, но Гью Гисбурн сумеет обойтись и без капеллана.

Между тем сэр Джон, встревоженный неожиданной опасностью, предложил заехать в замок Гентингдонов.

— Благородная госпожа Беатриса с сыном тоже собираются в Лондон, — сказал он, — почему бы не присоединиться к ним?

— Отец, — прошептала догадливая Элеонора, — ведь ты не отдашь меня этому дикому зверю?

— Скорее собственной рукой убью тебя, моё дитя, — ответил старик, и девочка, успокоенная таким выразительным обещанием, весело ему улыбнулась.

В замке Гентингдонов приветливо встретили благородных гостей, и путешествие их в Лондон было удачным. Вернулась Элеонора невестой Уильяма Фицуса, а скоро отпраздновали и свадьбу.

Тщетно Гью Гисбурн искал случая выполнить своё обещание — граф зорко берёг свою молодую жену. И взбешённый сэр Гью на много лет исчез из своего замка. Ходили слухи, что рыцари потребовали его удаления из армии крестоносцев. Домой он вернулся так же внезапно, как и исчез, и в диких кутежах проматывал громадные деньги. Столько лет прошло, а обида горела в душе Гью Гисбурна, и только тот, кто совсем его не знал, мог поверить, что он отказался мщения.

Сегодня в замке Гисбурна слуги ходили на цыпочках и говорили вполголоса: сэр Гью вернулся на рассвете, пинком ноги отшвырнул любимую собаку и прошёл к себе в спальню чернее тучи. Такие дни не проходили спокойно. Каждый, от самого приближённого слуги до последнего поварёнка, со страхом спрашивали себя: не ему ли придётся стать жертвой страшного гнева господина?

Солнце поднялось уже высоко, когда сэр Гью приказал подать себе в спальню большой старинный кубок вина. На нём искусный художник вырезал сцену охоты на дикого кабана. Кабан стоял, прижавшись к дереву, ощетинившийся, окружённый сворой собак. Слуги, перешёптываясь, находили в страшной морде вепря сходство с головой их повелителя.

Сэр Гью сидел в резном дубовом, обитом красным бархатом кресле у высокого узкого окна, обращённого в долину речки Дув. За поворотом её, закрытый ближайшей горой, стоял замок Гентингдонов и неприступная его близость распаляла свирепое сердце Гисбурна.