Тысячелетняя ночь

Слуга, преклонив колено, подал господину знакомый кубок на лакированном подносе китайской работы. Такие вещи в то время были в Европе громадной ценностью, Короли гордились ими. Сэр Гью привёз китайский поднос из своих дальних походов. «Пять христианских рабов-венецианцев отдал за него алжирскому бею», — шёпотом говорили слуги. Прошёл слух, что среди этих христиан был даже один священник: сэр Гью промышлял одно время морским разбоем и, захватив в плен итальянское судно с грузом дорогого стекла, продал алжирскому бею товар, а заодно и команду с пассажирами.

Окинув коленопреклонённого слугу красными от бессонницы глазами, сэр Гью взял кубок и медленно пил из него, не спуская глаз с горы на излучине реки.

— Так, — пробормотал он, — проклятый монах струсил-таки, не ожидал встречи у хромого Джона. И, по-моему, он понял, что я его узнал. Но к замку одна дорога, и я без толку караулил всю ночь. На крыльях что ли улетел молодчик, а с ним вместе и моё золото? Пятьдесят червонцев, чёрт побери мою душу, — это новый счёт проклятым Гентингдонам. Или у него есть где-нибудь гнездо, где чёрный ворон переодевается в совиные пёрышки? — глубоко задумавшись, он смотрел в окно, и слуга, затаив дыхание, застыл в неподвижности. Вдруг тяжёлое кресло отлетело в сторону, поднос, выбитый из рук слуги, покатился в другую, а сэр Гью в страшном возбуждении закружился по комнате, так что грива и хвост на его дикой одежде взвивались на поворотах.

— Клянусь гривой моего коня, — вскричал барон Гисбурн, и слуга, поднимавший поднос, вздрогнул, услышав такую необычную клятву. — Конечно, ворон не мог отправиться прямо в замок в совиной одежде, и я ждал его напрасно на этой дороге, проклятый дурак. Но в следующий раз он меня не проведёт: я узнаю, где его гнёздышко. Бруно, сюда! — отрывисто бросил он, и слуга исчез с молниеносной быстротой, довольный тем, что господин не заметил падения подноса. Такого промаха было достаточно, чтобы виновного до полусмерти заколотили палками, а не то можно было познакомиться и с «лисой».

— Бруно к господину, Бруно к господину! — молнией пронеслось по замку.

Это был вернейший и ближайший помощник Гью Гисбурна. Много лет уже ни одно тёмное дело не обходилось без его участия. И что удивительно — печать порока, столь явная на лице господина, была совершенно незаметна на лице престарелого слуги, напротив — его спокойная осанка и благообразные черты внушали доверие. Только очень тонкого знатока человеческих душ мог бы насторожить слегка бегающий лукаво-плутовской взгляд. Бруно, несмотря на особое расположение к нему, не рисковал раздражать господина долгим ожиданием, он заспешил по лестнице со всем проворством, на какое были способны его старые ноги.

— Что прикажешь, милостивый господин? — почтительно сказал, входя и преклоняя колено перед спиной в лошадиной шкуре (сэр Гью всё ещё упорно смотрел в окно).

— Мне надоели Гентингдоны, — сказал тот, не оборачиваясь. — Вчера этот мальчишка капеллан… Нет! — резко перебил он себя и, повернувшись к Бруно, стукнул кулаком по столу. — Десять лет тому назад, ты помнишь? Мне, Гью Гисбурну, отказали в руке девчонки, род которой ниже моего рода. Десять лет терплю я это, и ты до сих пор не придумал ничего, чтобы потешить моё сердце и отомстить за обиду. Мне надоело это! Придумай, старая лисица, не то познакомишься со своей тёзкой!

Бруно, размышляя, опустил голову. Медлить было нельзя — когда у господина вот так вздувались жилы на лбу, нужно было действовать. Но как? Замок Гентингдонов неприступен, и король строго следит за тем, чтобы бароны не заводили между собой войн, как это бывало в прежние времена. Да и не в привычках благородного сэра Гью подставлять голову там, где можно было взять хитростью…

— Есть одно средство, господин, — наконец заговорил он, поднимая голову и выпрямляясь. — Благородная госпожа Элеонора раз в неделю выезжает на соколиную охоту. Не очень она это любит, но рада доставить сыну удовольствие. Ей самой-то каждой пичуги жалко, монашкой ей быть, а не женой знатного рыцаря, — насмешливо добавил он, но, взглянув на господина, осёкся.

— О ком говоришь, собака? — синея от бешенства, сэр Гью схватился за пояс — один из испанских кинжалов, с которым он не расставался и во сне, мелькнул в воздухе и вонзился в стену. Бруно, знавший нрав господина, едва успел уклониться.

— Прости, господин! — поспешно сказал он и, бледнея, упал на колени, — никогда нельзя сказать, чем кончится гнев Гисбурна. Но тот вполне удовлетворился очевидным испугом Бруно — ему нужны были его советы.

— Ладно, говори дело, — мрачно проворчал он, опускаясь в кресло.