Тысячелетний мальчик

Я молчал. «Они не заставят меня говорить».

Доктор изучила меня со всех сторон: поискала вши на голове, проверила давление, взяла образцы слюны, измерила рост, вес и всё такое прочее.

– И сколько, ты говорил, тебе лет, Альфи? – спросила она.

Карандаш замер на отпечатанном бланке, который заполняла доктор.

Я ничего не говорил. А мог бы сказать: тысяча и одиннадцать.

Но даже если сказал бы – что? Всё пошло бы иначе?

– Мне одиннадцать, – ответил я.

– Угу. Ладно. И дата твоего рождения?

Хитрая какая! Я назвал ей год, когда должен был родиться, чтобы сейчас оказаться одиннадцатилетним, и добавил:

– Первое сентября.

Чётко по плану.

Когда перевязка была закончена, а желудок наконец-то наполнен, пошли серьёзные вопросы. Я это предполагал.

Санжита привела в комнату с диванами женщину, которая назвалась Вериккой из Службы социального обеспечения. Она была в возрасте, с короткими седыми волосами и очками на цепочке. С лица её не сходило раздражённое выражение.

У обеих были толстые блокноты и стопки формуляров.

«Кажется, придётся здесь задержаться», – подумал я.

– Ладно, Альфи. Мы зададим тебе несколько вопросов, хорошо?

Я кивнул, и они начали. Сначала спросили безобидное – имя, возраст, а затем:

– Можно ли узнать про твою маму, малыш?

Я снова кивнул и назвал её имя и возраст – всё согласно плану.

Они сделали записи.

– Где ты учился в школе, Альфи?

– Я не ходил в школу. Был на домашнем обучении. На ДО.

Дэ-О – вроде бы так на их сленге?

– Понимаю, – сказала Санжита. – Но тебя нет в списке детей, находящихся на домашнем обучении.

Я пожал плечами, словно говоря: «Это ваша проблема, а не моя».

Санжита и Верикка переглянулись.

– Кто твой семейный врач, Альфи?

Я опять пожал плечами.

– Ты был когда-нибудь у врача?

Я покачал головой.

– Ты никогда не болел? – раздражённо спросила Верикка.

Я ещё раз покачал головой – мой ответ был почти правдивым. Кашель, простуда, боль в животе – да, но ничего такого, чтобы беспокоить доктора. У мамы были лекарства на любой случай.

– У тебя есть родственники, Альфи? Люди, у которых ты мог бы жить?

Я покачал головой. Это была правда. Никого, кроме мамы.

Санжита надавила:

– Совсем никого? Ни тёти, ни дяди? Может, они живут в другом месте? Друзья семьи?

В её голосе прозвучало отчаяние:

– Ну хоть кто-нибудь?

Я пожал плечами. Санжита и Верикка снова переглянулись.

Это продолжалось около часа. Я придерживался плана.

Затем на некоторое время меня наконец-то оставили одного. Но вскоре вернулась Санжита в сопровождении ещё одной женщины – я уже начал путаться в их именах. Имя этой начиналось на «Л». Она работала детским консультантом в тяжёлых жизненных ситуациях. Женщина спросила, не хочу ли я поговорить о своей маме. И когда я ответил «нет», продолжила расспрашивать меня о ней, заставляя вспоминать то, что вызывало слёзы. А я ненавидел плакать.

Женщина сказала, что мы с ней ещё встретимся и что я могу всегда позвонить или попросить о встрече (вот уж вряд ли). И что она сообщит мне, когда состоятся мамины похороны.

Потом она ушла, и появился мужчина. Чуть ли не первый мужчина, с которым я говорил за весь день. Почему-то меня это обрадовало.

Звали его Робби. Он был инспектором пожарной охраны из раздела расследований. Робби хотел узнать про пожар, и я рассказал ему всё, что знал.

Ну почти всё.

Глава 45

В тот вечер, когда это случилось, мама была на взводе – из-за того, что днём к нам во двор заявилась Рокси Минто.

Как я и ожидал, вечер выдался прохладный. Мы ушли в дом и развели большой огонь.

– Помнишь, когда ты в первый раз увидел чёрного человека, Алве? – спросила мама.

Думаю, она подняла эту тему из-за Рокси. Мы много раз обсуждали то забавное происшествие, снова и снова возвращаясь к нему.

Это было чуть позже, чем началась моя собственная история, – на шестом или седьмом году правления короля Генриха, или, как сказали бы теперь, в 1107 году. Мы с мамой в то время жили в Джарроу. Некогда там стоял известный монастырь, но мы уже застали его в сильно разрушенном состоянии.

В монастыре жил настоятель – главный монах, а также множество молодых мужчин и мальчиков старшего возраста, включая меня. Они учились читать и готовились стать монахами.

Это было сонное и безлюдное место. Никто не задавал нам с мамой лишних вопросов. Мама проводила много времени с настоятелем, которого звали Поль.

Монахам, конечно, не дозволялось заводить жён или любовниц, но многие втайне это себе позволяли. Все знали про маму и Поля, но никому не было до них дела. А если и было, то никто ничего не говорил. Однажды я спросил маму, влюблена ли она в Поля. В ответ она улыбнулась: «Можно сказать и так».

Поль знал наш секрет. В те времена легенду о Бессмертанах ещё не забыли. Он хранил наш секрет; мы хранили его.