Тысячелетний мальчик

К тому времени мы уже повидали много разных людей из разных стран. Прежде всего датчан, приплывших сюда из-за моря. Также в наших местах было много шотландцев, которые не пользовались популярностью. Впрочем, это зависело от их диалекта. В какие-то годы встречалось больше людей, говорящих на языке франков – они явились из нынешней Франции со своим королём-завоевателем по имени Вильгельм. Позже в северной части Англии он показал себя жестоким правителем. До наших же мест он так и не дошёл.

В тихом Джарроу иногда по несколько лет не появлялись иноземцы. Но однажды в наш приорат явился Иоханнес.

Он был молод, кожа его цветом и блеском напоминала угольную пыль, разлиновавшую наш берег. Никого похожего на Иоханнеса мы ещё не видели.

Он хотел учиться с нами, молиться с нами и влиться в наше общество.

Йоханнес пришёл пешком из Монквирмута, который находился дальше по берегу. Когда он появился в деревне, люди очень удивились. Они останавливались и глазели на него. Одна пожилая женщина даже вскрикнула от изумления. Вместо монашеского платья он носил обычную одежду: штаны и шерстяную накидку, подвязанную кожаным поясом.

Думаю, это было самое удивительное: он одевался так же, как мы.

Конечно, старый Поль его ждал и вышел поприветствовать. Он улыбнулся, пожал Йоханнесу руку и провёл в монастырь. Там о приезжем ничего не слышали.

Конечно, я знал про чёрных людей. Далеко-далеко, в месте, которое теперь называется Африкой, жили мужчины, женщины и дети с чёрной блестящей кожей. Кровь у них была такая же красная, как у меня.

Впрочем, я много чего слышал от путешественников. Мог ли я быть уверен в чём-то, касающемся Йоханнеса? Как Святой Фома, который сомневался в явлении Христа после его смерти на кресте, я нуждался в доказательствах. Однажды я попытался отскрести краску с лица Йоханнеса. Потом долго рассматривал свои пальцы, но следов краски так и не нашёл. Тогда я поскрёб его руку, и он засмеялся. Это был добрый смех, без всякой злобы. «Многие так делают», – сказал Йоханнес.

– Scholasticus bonus es, о amice! – добавил он на латыни. – Ты хороший ученик, Друг мой!

И пояснил:

– Учёные должны задавать вопросы и находить ответы!

Все учёные (в то время – одни мужчины) говорили по-латыни. Этот язык использовали для общения образованные люди из разных стран.

Конечно, мы все разговаривали и на наших родных языках. Дома с мамой я по-прежнему говорил на старонорвежском. С монахами в Джарроу – на англосаксонском диалекте, который теперь называется старым нортумбрийским.

Понимали мы и другие виды англосаксонского диалекта. Я осваивал язык франков и овладел греческим – на нём была написана большая часть Святой Библии, которую я, молодой писец, переписывал много раз.

Мы с мамой смеялись, вспоминая Иоханнеса. Он был хорошим другом. Прожив несколько лет в Джарроу, Иоханнес – как часто бывало с монахами – ушёл, вооружённый знаниями и Божьим словом.

Примерно тридцать лет спустя Иоханнес, направляясь в собор в Дареме, снова прошёл через Джарроу. Он превратился в довольно упитанного человека средних лет. Но улыбка у него была такая же тёплая, как и раньше.

Иоханнес присел к нашему очагу, посмотрел на нас и, поколебавшись, спросил:

– Бессмертаны?

Он знал. Мы ему доверяли и потому кивнули. Йоханнес улыбнулся, медленно качая головой:

– Чудны дела твои, Господи!

Мы тоже улыбались, хотя знали, что это не святое чудо, а наука. Ал-Химия, как мы её называли. Алхимия.

В тот вечер в нашем «Дубовом хуторе» я пародировал для мамы голос Йоханнеса. Ей казалось это забавным, и она с удовольствием вспоминала те времена.

– Чудны дела твои, Господи! – говорил я, а мама хихикала, может быть, уже в двухсотый раз.

Я бросил в огонь ещё одно полено. Плохое полено. Весь день я ленился и принёс дрова из ближайшей к дому поленницы – ещё не просушенные должным образом.

Дерево, которое само упало – уже сухое и мёртвое, – обычно сразу годится для очага. Но эти дрова были нарублены из дерева, которое ранней весной сломал ураган. Мама неодобрительно цокнула языком:

– Алве! Кажется, ты принёс новые дрова?

Робби, конечно, всё знал об огне. И я не стал рассказывать ему о дровах, как и о Йоханнесе. Зато рассказал остальное.

Глава 46

Мама отправилась спать, сказал я пожарному инспектору. Я же, как часто бывало, вышел поохотиться на кроликов.

Не торопитесь меня осуждать. Я охотился не для развлечения. Я охотился, чтобы у нас была еда. Говорю об этом, поскольку знаю: в двадцать первом веке некоторые люди, особенно горожане, болезненно относятся к таким вещам.

(Для охоты у меня была праща. Сейчас пращами не пользуются, но это очень действенное оружие. Моя представляла собой длинный кожаный ремень с небольшим мешочком посередине. Я сделал пращу много лет назад и пользовался ею довольно умело. Ещё у меня был отцовский нож. Лезвие его за столько столетий почернело и истончилось от многократных затачиваний.)

Однако об этом я Робби ничего не сообщил. Сказал, что пошёл прогуляться.

– Ночью? – спросил он, стараясь скрыть удивление.