Тысячеликий герой

Однако Бодхисатва не отвергает жизнь. Обратив свое внимание от внутренней сферы истины, выходящей за пределы мысли (которая может быть описана как «пустота», так как она превосходит речь), вновь наружу, к миру явлений, он постигает вовне тот же океан бытия, который нашел внутри. «Форма есть пустота, а пустота воистину есть форма. Пустота не отличается от формы, а форма не отличается от пустоты. Что есть форма, то и есть пустота; а что есть пустота, то есть форма. И то же самое относится к восприятию, имени, концепции и знанию»[256]. Превзойдя иллюзии своего прежнего самоутверждающегося, самообороняющегося, озабоченного самим собой эго, он познает, как внутри, так и снаружи, один и тот же покой. То, что он видит снаружи, является видимым аспектом великой, превосходящей мысль пустоты, обусловливающей его собственные восприятия эго, форму, ощущения, речь, концепции и знания. Он полон сострадания к запугавшим самих себя существам, живущим в страхе перед своим собственным кошмаром. Он поднимается, возвращается к ним и пребывает с ними как центр, не имеющий эго, демонстрирующий принцип пустоты во всей его простоте. И в этом состоит его великий «акт сострадания»; ибо посредством этого акта открывается истина — в понимании того, кто погасил в себе Тройственный Огонь Желания, Враждебности и Иллюзии, этот мир есть Нирвана. От такого человека идут «волны благодати», несущие всем нам освобождение. «Эта наша жизнь в мире есть активность самой Нирваны, ни малейшего различия не существует между ними»[257].

Таким образом, можно сказать, что современная терапевтическая цель, заключающаяся в возвращении к жизни, в конечном итоге достижима благодаря древнему религиозному учению, только круг, пройденный Бодхисатвой, является большим кругом; и его отход от мира рассматривается не как упущение, а как первый шаг на этом благородном пути, в отдаленнейшей поворотной точке которого достигается понимание глубокой пустоты вселенского круга. Такой идеал хорошо известен также и в индуизме: человек, свободный в жизни (jīvan mukta), не имеющий желаний, сострадательный и мудрый; «Истинный йог видит Меня во всех существах, и также видит все существа во Мне. Такой йог поклоняется Мне и всегда остается во Мне, при всех обстоятельствах»[258].

Существует сказание о последователе Конфуция, который обратился к двадцать восьмому буддийскому патриарху, Бодхидхарме, с просьбой «успокоить его душу». Бодхидхарма ответил: «Покажи мне ее, и я успокою ее». На что конфуцианец сказал: «В этом моя беда, я не могу найти ее». Тогда Бодхидхарма сказал: «Твое желание исполнено». Конфуцианец понял и ушел с миром[259].

Те, кто знают не только то, что Вечный живет в них, но и то, что и они и все вещи в действительности есть Вечный, обитают в рощах исполняющих желания деревьев, пьют напиток бессмертия и повсюду слышат неслышимую музыку вечного согласия. Они бессмертны. Даосские пейзажи Китая и Японии в высшей степени выразительно передают божественность этого земного состояния. Четыре благоволящих животных — феникс, единорог, черепаха и дракон — обитают в ивовых садах, бамбуковых рощах, средь слив, в дымке священных гор, невдалеке от высокочтимых сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на странных символических животных через вечные потоки или восхитительно беседуют за чашкой чая под звуки флейты Лан Цзай-хо.

Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является сказочная богиня Хси Ванг My, «Золотая Мать Черепахи». Она живет во дворце на горе Кун-лун, окруженном благоухающими цветами и золотой стеной вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней[260]. Она есть чистая квинтэссенция западного ветра. Ее гостей на «Празднике Персиков» (празднуется, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет) обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах у Озера Драгоценных Камней. В нем играют воды удивительного источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие мясные кушанья; персики и вино даруют бессмертие. Слышна музыка невидимых инструментов; песни, что слетают с бессмертных уст; танцы девиц, которых можно здесь видеть, являются проявлениями радости вечности во времени[261].

Церемонии чаепития в Японии устраиваются в духе даосского земного рая. Помещение для чайной церемонии, которое называется «обителью фантазии», является эфемерным строением, сооружаемым, чтобы огородить момент поэтической интуиции. Называемое также «обителью пустоты», оно лишено украшений. Временно там вешается одиночная картина или ставится композиция из цветов. Домик для чаепития называется «обителью несимметричного»: несимметричное предполагает движение; намеренно незаконченное оставляет вакуум, в который может погружаться воображение наблюдателя.