Тысячеликий герой

Осознайте Пустоту Всех Вещей,
И сострадание родится в сердцах ваших;
Утратьте все различия меж собой и другими,
И будете готовы служить другим вы;
И когда в служении другим вы добьетесь успеха,
Тогда вы встретитесь со мною;
И, найдя меня, вы достигнете Просветления[247]

.

Покой лежит в основе всего, потому что Авалокитешвара — Кваннон, великий Бодхисатва, Безграничная Любовь, включает в себя каждое чувствующее существо, внимает каждому и пребывает в каждом (без исключения). Он видит все — и мимолетное совершенство изящных крылышек насекомого — он сам и есть их совершенство и их мимолетность; и длящееся годами страдание человека, самого себя терзающего, заблудшего, запутавшегося в сетях своего собственного незамысловатого бреда, потерявшего надежду, но все же несущего в себе нераскрытую, абсолютно неизведанную тайну освобождения. И он безмятежен над человеком и над ангелами; и ниже человека, демонов и несчастных умерших: все они притягиваются к Бодхисатве лучами его драгоценных рук, и они — это он, а он — это они. Мириады ограниченных, скованных центров сознания на каждом уровне существования (и не только в этой нашей вселенной, ограниченной Млечным Путем, но и далее в глубинах космоса) — галактика за галактикой, вселенная за вселенной, миры, возникающие из вечной бездны пустоты, вспыхивающие жизнью, а затем как мыльный пузырь исчезающие; снова и снова; бесчисленное множество жизней; все страдающие; каждый ограничен своим собственным скудным узким кругом — дерущиеся, убивающие, ненавидящие и жаждущие успокоения с победой: все они — дети, безумные персонажи преходящего, но неисчерпаемого, длящегося мирового видения. Видения всеобъемлющего, сущностью которого есть сущность Пустоты: «Бог, Взирающий Вниз с Состраданием».

Но это имя означает также: «Бог, Видимый Внутри»[248]. Мы все являемся отражениями образа Бодхисатвы. Страждущий внутри нас есть это божественное сущее. Мы и этот оберегающий нас отец едины. Это спасительное проникновение в сущность. Этим оберегающим отцом является каждый встречающийся нам человек. И поэтому следует знать, что, хотя для этого несведущего, ограниченного, страдающего, защищающего себя тела всякое угрожающее ему другое тело есть враг, это тело тоже есть Бог. Великан-людоед разбивает нас, но герой достойно проходит инициацию «как мужчина»; и смотрите — это и был отец: мы в Нем и Он в нас[249]. Милостивая, оберегающая нас мать нашего тела не может защитить нас от Великого Змея-Отца; смертное, материальное тело, которое она подарила нам, отдано в руки этой пугающей силы. Но не смерть венчает наше испытание. Нам даны новая жизнь, новое рождение, новое знание бытия (так что мы живем не только в этом теле, а во всех телах мира, как Бодхисатва). Наш отец сам явил себя как лоно, как мать, как второе рождение[250].

В этом заключается значение образа двуполого бога. Он и есть главное таинство инициации. Нас отнимают от матери, «пережевывают» и по кусочкам ассимилируют в уничтожающее мир тело великана-людоеда, для которого самые бесценные формы и существа являются лишь блюдами на его пиру; но затем, чудодейственно возродившись, мы оказываемся чем-то большим, чем были прежде. Если Бог — это родовой, племенной, национальный или конфессиональный архетип, то мы, стало быть, борцы за его дело; но если он — господь самой вселенной, тогда мы выступаем как просветленные, для которых все люди — братья. И в том и в другом случае родительские образы и идеи «добра» и «зла» остаются позади. Мы больше не желаем и не боимся; мы теперь и есть тот, к кому стремились и кого боялись. Все боги, Бодхисатвы и Будды присутствуют в нас, как в ореоле могущественного держателя лотоса мира.

Поэтому: «пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил — и Он исцелит нас, поразил — и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем Его. Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря — явление Его, и Он придет к нам как дождь, как поздний дождь оросит землю»[251].