Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

Это разные вещи. Но они обе отсутствовали в сознании Брата-Слепыша. Куда? куда он уйдёт потом вот отсюда — с нашей поляны?! Где он живёт? Среди этих обрывов и лесков? Я не мог увидеть — куда. Там, куда он уходил, там, где он жил, не было ничего знакомого для меня.

Белая пустота.

У всех, кого привёл Сашка, было что-то с головой.

Отдалённые последствия. Но с Братом-Слепышом произошла немного другая история: что-то в его голове напомнило моим рукам о втором нашем лете на поляне. С вечера всем было неуютно, — стремновато. Была уже поздняя ночь. Вымотанный своими стараниями сделать этот бивуак защищённым от невесть чего — для людей, которых позвал сюда, — я уснул. Во сне я видел себя и других спящими на этой же поляне. Какая-то мучительная вибрация приближалась к нам сверху, с неба. Потом на часть поляны упал свет — мертвяще-сиренево-марганцовочный. Я видел, как во сне пытаюсь зарыться головой поглубже в подстилку из сухой травы, — чтобы защититься от этого излучения. Остальные спящие тоже пытались закрыться, отползти, укрыть хотя бы голову. Те, кто не спал, — Валли, Рих и Улузка — разбудили меня. И я успел увидеть то, что видели они наяву: от поляны удалялось нечто рокочущее, как вертолёт. Из его основания бил прожектор с этой мертвяще-сиреневой радиацией. А Брат-Слепыш, вернее, тот, кто был им до этого, попал под эту раздачу на всю катушку.

Что же уберегло нас? Я начал с Сашки-пиромана, потому что… потому что он именно пироман и был, во всех смыслах. И тревога такая с его появлением в меня закралась — совсем новая, отличная от многих моих тогдашних тревог. Это не было связано с ним — это касалось всех нас. Всей нашей странной команды, которая командой никогда не была.

Это был знак, как говорили мы тогда.

Только вот какой?:-) Для нас в лесках ведь ничего не приходило случайно. Именно этим здешняя местность отличалась от того места в наших мозгах, которому иногда хочется хотеть, чтобы всё в жизни было… неслучайно типа.

Хочется ему и колется. А как начнётся Неслучайное во весь рост и во всей красе, так этому нашему мозговому фаталисту-теоретику мало места становится. Он бы рад в любую щёлочку забиться, в любую засранную норочку, лишь бы всё опять стало просто так, — не специально, хе-ех!

Но об этом — позже. Может быть… Я вот начал об этом писать, и мне затылок и плечи прожаривать стало — совсем как тогда. Расплавленное — разъярённое — золото.

Пфф-фф-ф!!!!!………..

Лучше издали заходить буду. Хотя из какой такой дали, — начала ещё не видно!…

Я хотел бы о дыме.

Дым преследует меня издавна. Западаю на запах дыма — древесного, травяного, всякого. Просто запах горелой бумаги даже.

Пахнет разлукой.

Чистой беспощадной разлукой.

Без сожалений.

Только прощание.

Потому что навсегда.

Не люблю только дым марихуаны-дуры. Да, надо собраться с духом и — оказаться там, у моря.

Там сейчас зацвели дикие маслины. В кренящихся порывах ветра их запах проносится шёпотом живой бесконечности.

Знаете этот запах? Это — неизмеримый шелест жизни, — когда она принимает тебя, каким ты есть и каким никогда не будешь. Он единственный реальный, этот запах: каким ты никогда не будешь — это и есть ты. А всё остальное — только морок. Обнимает тебя за плечи, зовёт и не зовёт — потому что всё есть здесь

— «ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ ЗДЕСЬ!», — шепчет он.

Он такой, этот аромат, что даже если рядом — падаль или гниющая свалка, — всё равно телу чисто, легко и далеко делается. И светло. По ночам он светится, этот запах… мерцающие летучие волны.

Мы внезапно и странно нашли это место. В тот год — новых пожаров сердца — Марат вернулся с войны, Златовласка родила Олу, и мы — безумные как обычно — поехали на море с месячным ребёнком.

Хорошо, хоть палатку успели захватить!

Был май. Мы устремились к тому месту на побережье, где были с Мараткой несколько лет назад — и одну жизнь тому назад… На несколько часов нас туда занесло. Перед всеми разлуками. Через несколько дней Марат ушёл на войну. Тогда мы, после ночи в поезде, уснули с Маратом прямо на берегу. На подстилке из сена, сухих водорослей, цветов. Отпускаем детские бумажные лодки в море. Мы вдвоём странным образом помещаемся в такую утлую лодку и отплываем, отплываем по темной серебристой ряби — она становится бескрайней.

Тонкий воздух разлуки. Мы плывем уже каждый в своей лодчонке. И единственную надежду встретиться когда-нибудь даёт именно то, что эти лодки — такие нетвёрдые, ненадёжные, юные.

Нас разбудил мелкий нежный дождь. А ещё раньше — за много лет до встречи со всеми, я был там, и там всё началось для меня. В одну из ночей я заблудился, и только на рассвете обнаружил, что всю ночь кружил недалеко от нашего лагеря.

Я начал искать тогда.