Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

они все. Баба Катя на вахте, откинув голову на спинку кресла с открытым ртом. Похожий во сне на грека кудрявый сосед на койке. Солдаты в вагонах катятся на юго-восток. в час, когда все спят в своих снах, как на послеполуденных августовских наклонных чердаках, — все спят, и земля спит — лишь белёсо-фисташковое испарение её движется к туману меж мирами, ох бля! просыпайся, не спи! — только в этот час, если не спать, увидишь печальный оскал того, кто вырастает из сонной тиши всех спящих. только тогда увидишь мертвого вора с губами голодными цвета испорченного вина. с ласковым жалостным ртом вора. он бесшумен, как испарения, как испарина незаметен на тебе, нашаривая своим слепым взглядом что-то в тебе, — и! внезапная острая боль слева. внизу живота. час посещений.

он навещает домашних животных.

чужих домашних животных.

он — лишь один из многих.

тайком.

Не спать!

Время не спать!

Вышел к умывальнику. Сидя на корточках и упираясь спиной в стену, курил, ни о чём не думая, и разглядывал муравьёв, сновавших по грязноватому кафельному полу. Здесь никогда раньше не было муравьёв, и я всё смотрел, как в зыбком шелестящем ритме суетились они по тускло отсвечивающим кафельным плиткам, по плитам давно разрушенных храмов, в пыли безлюдных закатов; их бег не прекращался и под ночным светом пустынных звёзд, и под удаляющуюся военную музыку, обрывки которой — со свирелью, барабаном — эхом алюминиевых репродукторов всё слабее и слабее доносил ветер, и ветер крепчал, и всё чаще стал приносить тучи пыли, а потом пылью заволокло всё небо и сделалось темно, а муравьи всё продолжали сновать загадочным узором, почти неразличимым в сгущавшейся тьме. и когда я вернулся оттуда и встал, я уже что-то знал.

И во мне была тишина. В этой тишине мерцали странные слова: эвакуация, солдаты любви, мироздание. Я шел по смутно освещённому коридору общежития, и мне слышалось пронзительное конское ржание, лязг и визг поездов; пахло гарью, осенней аптекой, ещё чем-то, чего не могло быть на этой земле, слышались выкрики на незнакомых языках, рокот вертолётов, завывание ветра; потом всё это перекрыл мощный шум дождя, обрушившегося на всё сверху, и звук его, не прекращаясь, стал постепенно удаляться, и всё это могло быть лишь жужжанием бестеневых ламп в коридоре, по которому я шёл в свою комнату, где по-разному спали на трёх койках те, кто ещё ничего не знал.

Я наощупь пересёк комнату. За стеклом медленно ввинчивались в небо тёмные спирали огромных тополей на ветру. Я распахнул окно, и в хлынувшем мне в лицо громадном холодном воздухе вдруг отчётливо почувствовал грозный и щемящий запах-привкус близких перемен.

………………………………………………………………………………………………………………………………….

Вот провоцирует меня жисть на то, что внутри!

Мякоти ей хочецца!

А мне — извне хочецца, бааа-алин, а не изнутри!

А я, может, не хочу — давать! Мне вот надавали, как и всем остальным, — до сих пор не сгрузить! Я не фастфуд пишу! я в путешествие зову! Рассказываю, как стать несъедобным домашним животным.

Короче, — не для домашних животных!

ПРЕДУПРЕЖДАЮ! ВНИМАНИЕ!!! ЭТОТ ТЕКСТ МОЖЕТ ВЫЗВАТЬ НЕСВАРЕНИЕ У ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ!

Я вам покажу!!!:-) Мякушку!! Когда впервые моё тело задумалось о проблемах своей собственной съедобности? Не по-христиански, то бишь не по-коммунистически?

Когда я чуть не убил мою типа первую жену.

Открывалкой для консервов. «Типа жена» — потому что расписались мы с ней первого апреля. Это было результатом сложных спекуляций с её и с моей стороны. А в начале июля развелись, ни одних суток не прожив под одной крышей.

Почему открывалкой? Потому что больше ничего такого под рукой не было. В комнате опустевшей общаги, залитой солнцем по самые гогошары.

Она неожиданно вошла и с порога начала говорить.

Я хотел выйти из комнаты.

«Я не выпущу! тебя отсюю-ююда-ау!!!» — надсадным голосом сказала она, посверкивая очками на сером лице.

И заперла дверь изнутри.

Вытащила ключ и спрятала куда-то к себе.

Щёлк! Во мне что-то щелкнуло — за затылком. Она начала говоритьговоритьговоритьверещатьговорить… Она хотела что-то съесть из меня. Что-то, без чего бы я престал быть собой. Щёлк! Во мне наступила тишина и в этой тишине — одна-единственная безмятежная мысль: нужно что-то сделать, чтобы она замолчала.

просто замолчала.

за-мол-ча-ла. Я подошёл к открытому окну. выглянул. третий этаж всего, низковато. не убьётся. только визгу будет. а нужно — чтобы замолчала.

просто замолчала. обошёл комнату. вернулся к столу. открывалка сверкала на солнце возле недоеденной банки рыбных консервов. коротковата будет. но ничего. Она продолжала говорить, глядя вываливающимися глазами, как я безмятежно беру открывалку в руку, как я заношу руку за спину, она не могла остановиться, хотя уже всё поняла….

Тут в дверь начали стучать.

Это был Маратка. О, как эта дверь распахнулась! Прямо в свободу. Сразу за порогом бился тайфун бескрайней свободы. Я молча вытолкнул Тиану из комнаты, запер дверь, и мы с Маратом мигом оказались на улице.