Но за оставшиеся дни этой брызжущей красками долгой осени Алфик Хеллот все лучше узнает учительницу Линду Хюсэен, а заодно и подробности образа жизни, о котором прежде мог только гадать. Они говорят о старой даче семейства Хюсэен в Ловре, о помешанной двоюродной бабке и о превратностях судьбы, как выражается Линда, что свели их вместе здесь, в этом суровом краю на севере. Впрочем, Ловра недолго служит темой разговора, для Линды Хюсэен это лишь одно среди многих экзотических мест, какие она за много лет посетила, отправляясь в путешествия из усадьбы под Бергеном, о которой всегда думает как о родном доме. Величественное кирпичное строение в георгианском стиле — дом ее детства, рассказывает она недоверчивому Алфу Хеллоту. Официальное наименование усадьбы — «Каса Росада», как у президентского дворца в Аргентине, но люди предпочитают называть ее «Дворец Хюсэ», не без намека на норвежское название пикши. Гордо возвышаясь над зеленым парковым лесом и щетками английских газонов, сей очаг (говорит Линда) долгие годы служит привычным ориентиром для моряков в этой части губернии Хордаланд. Здесь Линда и ее три сестренки с малых лет били по теннисному мячу на собственном корте, когда позволяла бергенская погода; здесь они совершенствовались каждая на своем классическом музыкальном инструменте и устраивали самодеятельные концерты на свежем воздухе, исполняя струнные квартеты в стиле барокко и рококо и пожиная щедрую хвалу родителей, прочих родичей, друзей и «всего Бергена». Здесь они позировали для семейного альбома перед книжными полками, на которых известный декоратор и специалист по интерьерам Кнаг-Педерсен самолично расставил книги, призванные служить декоративным фоном для семейных портретов династии Хюсэен. Здесь они развивали и оттачивали заложенные в них художественные дарования и талант общения, упражняясь в игре на фортепиано (а Линда еще и на альте), стихотворчестве и английском шве. В восьми стенах родного дома разыгрывались живые картины, например «Явление Афродиты», но также и реалистические сценки нравов и душераздирающие мелодрамы, где в главной роли выступал чертовски» обаятельный отец-пьянчуга, антагонистом которого была религиозная, нерешительная, кроткая примирительница-мать. После многократных родов вся энергия и сила покинули некогда крепкую, румяную дочь Западной Норвегии, перелившись в окружающую ее молодую девичью поросль. Она часто хворает без видимых симптомов, если не считать наросты на больших пальцах ног, от которых ее постоянно врачуют в дорогих частных клиниках дома и за границей.
В антрактах между бурными семейными сценами вокруг «Дворца Хюсэ» развертывается содержательная светская жизнь, кружится нескончаемый хоровод многочисленных и весьма одаренных гостей. Часто на зов шампанского в убежище радости являются партнеры по коммерции и судоходству, но также и разного ранга и склада представители мира искусства. Госпожа Хюсэен и ее очаровательные дочери охотно и остроумно беседуют с искусствоведами из Бергенского музея и Галереи Расмуса Мейера о дефектах серебряной реймерской кружки и о старинном народном искусстве, которое ныне явно растет в цене. Госпожа Хюсэен втайне мечтает о свадьбе для каждой из четырех дочерей на фоне западнонорвежского лета с пышной зеленью климатических оазисов в глубине фьордов — белые камчатные скатерти на ярко-зеленых газонах, обширные меню, изысканные вина, исключительно веселые и остроумные речи, цветущие клумбы, оплетенные зеленью стены и роскошные праздничные столы. И естественный центр праздника — рослые, широкоплечие, мило смущающиеся кандидаты экономических наук из хороших семей в прочном соединении с ее дочерями. Однако главным предметом ее мечтаний были цветы, мир в виде беседки, одетой цветами, сплошной цветочный ковер на земле, россыпь цветов на колючей стене живых изгородей, украшенный цветами высокий лиственный свод. Вдоль цветников госпожи Хюсэен прогуливались не только Кнаг-Педерсен, и Хюсен-Андресен, и другие достойные представители высшего пьянейшего бергенского бюргерства. В ее хоромах и под сенью летних ночей над «Дворцом — Хюсэ» предавался мечтам и поэт Вильденвей, записывая в семейный альбом свои баллады, сочетающие веселье с грустью. Великая Гарбо ночевала под ее крышей, художник Хенрик Сервисен был желанным гостем. В помпезном вестибюле неоспоримый след оставил творец религиозных фресок Эмануил Вигеланд, а писатель Руналд Фанген в конце тридцатых годов за игрой в крокет предпринял не одну столь же благую, сколь и тщетную попытку обратить закоренелую судовладельческую душу старины Людвига Хюсэена в оксфордскую веру. «Все равно — bless him», — говорила Линда. Честь и хвала ему за это!