У

- Конечно, пропал! Но, заглядывая глубже, хочется мне также, чтоб вы помогли разболтать столкновение двух могущественных интересов, которые выявились в конце самого последнего из четырехмесячных участков. Работая вполне благоприятно, я все же понимал, что Степаниду Константиновну нельзя слишком усиливать, она возомнит бог знает что, пожелает самостоятельно решать сделки, напортит, а главное - не пускать ее в основной замысел предприятия, а попасть она туда могла, так как я часто пользовался услугами ее дочерей. Начал я ей разыскивать против-ника. Насель, он послушен и робок, но его, знаете, могли тоже на избранность, отборность - в смысле руководства - толкнуть его родственники, а через них он, сговорившись со Степанидой Константиновной, столкнет и меня. Очевидно, оставался Жаворонков. Поговорил я с ним наедине, начал его разгибать и раздувать, а он,- опираясь на бога, извините,- притянул к себе Лебедевых, а те чуть всего дела не повалили. С глазу на глаз выражаясь, я следил с живейшим участием за развитием конфликта Жаворонкова и Степаниды Константиновны, и этот конфликт, если его не прекратить, способен их разметать...

- Но вы ж его начали, вы и прекратите.

- Зачем? Кончается тысяча первая ночь, и люди, с внутренней свободой, переходят к вам. А вы так-таки без единого конфликта имеете поползновение их принять? Черпанов избран для сплочения. Здесь вам нечего выпытывать. Егор Егорыч, я все открыл.

- Уловки! воскликнул я, вспыхивая.- Вы струсили из-зa бегства Maзурскoго, он вам мешает выползти, Лебедевых трусите!

Он словно ждал моего выпада. Он перестал меня беречься, внешнее его беспокойство исчезло, и голос, прежде угасший и дрожащий, он перевел на обстоятельность и спокойствие:

- Ясно, что при плановом хозяйстве не может быть кризисов, но, как ни планируй, междуна-родная обстановка такова, что без затруднений не обойдешься,- социализм строить не легко, вся-кий понимает,- и вот тогда, то есть при затруднениях, возникает мысль: не помогут ли вывести понизу ползущие силы. И тогда появляется Черпанов. Черпанов есть развязка. Он их выпускает, эти силы, прощает им прошлое...

- Иначе?

- Иначе они продолжают осаду, но с гораздо большим успехом, потому что приобрели внутреннюю свободу, то есть возможность найти любой исход.

- Вы черт знает что говорите, Савелий Львович! Иной исход! Да вас истребят, как мух, если вы будете сопротивляться строительству.

- Во-первых, я не сопротивляюсь, а помогаю строить, а, во-вторых, попробуйте истребить мух. Мух истребить совершенно невозможно, да что совершенно - хотя бы на две трети, как истребили младотурки, Энвер и Талаат-паша в 1915 году две трети армянского народа, после чего имели право сказать: "Армянского вопроса уже больше нет, потому что армян нет". А невозможно вот почему. Тысячу лет мы прививали народу, через посредство церкви и философии, привязчи-вый и неистребимый гуманизм, однако сами не будучи гуманистами. Попробуйте-ка вы, появив-шиеся правители из народа, отбросить от себя гуманизм. Жалко человечка! Гадкий он, ничтож-ный, хитрый и вредный, а жалко резать! И нож бритвой, и возможности полные, и результат впереди прекрасный, и тратить сил много ли! - чик по горлу и все! - а жалко. Не в состоянии слезы удержать. Иную дорожку выбираете. Пустой спор, Егор Егорыч, не получится с мухами! Ну вот, возьмем вас, Егор Егорыч, к примеру.

- Какой же я государственный деятель, я выпадаю.

- Финтите! Однако же вы секретарь большого человека. И вот, допустим, вам бы приказали физически уничтожить всех живущих в доме 42. Допустив наличие чрезвычайной у вас необуздан-ности, все-таки на шестом человечке истощились бы ваши силы и поблекла бы вывеска. Да, сказа-ли бы, вот если б у окопа, винтовка в винтовку,- а вообще не лучше ли их использовать, ну хотя бы временно...

- Ага, временно!

- Да, временно. Четыре года передышки и общественного спокойствия. Имейте в виду, что я говорю не про себя и не про тех, которых я вел и переделал, а про других - их еще много, ибо помните, что в 1927 году частное капиталовложение в государственное дело достигало 30%,- которые готовы к борьбе и борются. Вот я и не допускал валютных дел, бандитизма, а они не брезгуют ничем. Четыре года солидирования! - кричите вы. Приятно, отвечают они, через четыре года неизвестно еще, какие силы возобладают. И тут для разливки спокойствия появляется Леон Ионович...

Я испытывал крайнее негодование:

- Не равняйте Леона Ионыча со сточной трубой. Полагаю, Черпанову вы не менее омерзите-льны, чем мне.

- Боюсь, вы слишком однообразны, Егор Егорыч, в своих суждениях. Ваша обязанность, как секретарь, доложить Леону Ионычу мои предложения.

- Вносите их,- завопил я.- Я внесу лично.

- Выторговать хотите побольше!