У батьки Миная

Почернел он и вроде угас,
Думу думает, полон смятенья:
«Детки, детки мои… Ради вас
Я любые бы принял мученья.
Я готов за любимых детей
Из груди вырвать сердце, поверьте.
Ну а как из фашистских когтей
Вырву вас, заслоню вас от смерти?»
Хлопцы дружно: «Веди нас, Минай!»
А у каждого мать ли, невеста…
«Погублю их — до гроба, считай,
Не найду на земле себе места.
Не найду оправданья себе,
Я за них головою в ответе:
Мы сроднились в кровавой борьбе,
Все они — мои кровные дети.
Слышу, совесть велит мне: «Минай!
Ты ведь знаешь — нависла блокада.
Давит враг. Тут гадай не гадай —
Уходить от карателей надо».
Как же сладить с лихою бедой,
Как уйти от судьбы неминучей?..
Дочерна загорелый, худой,
Он стоял непролившейся тучей…

Последнее зерно парили партизаны в котлах, да еще молоко от двух коров выручало в те черные дни первой военной осени. Отрясла осень с берез, кленов и дубов лист. Словно бы поредела дубрава. Издалека примечал глаз в оголенном лесу и землянки, и повозки, и человека. Летом кормила дубрава, а теперь здесь голо и голодно. Так неужто по хатам, по гумнам, по сырым подвалам прятаться, отсиживаться до весны, до травы, до листвы зеленой? Как вырваться из блокады? Как обмануть врага?

Опять листаю мою партизанскую тетрадь:

Догнивают грибы. Листопад.
Небо серое хмурился, плачет.
Много суток в блокаде отряд.
Поседелый, бывалый солдат,
Батька думает: «Вот ведь задача!»
Как пройти, чтоб поменьше потерь,
Ускользнуть, улизнуть от проклятых?
Медлить некуда — только теперь:
Голодают лесные солдаты.
Что с них толку, с двух тощих коров?
В день на брата по горсточке жита.
А зерно-то с крестьянских дворов
Не придет — всё дороги закрыты:
И тропинки, что в Пудоть вели,
И за линию фронта ворота…
Вот с Большой разве только земли
Хлеб им в лес привезут самолеты.
Да и ей нелегко ведь, Большой, —
На фронты, на заводы дай хлеба,
Этак можно расстаться с душой,
Пирогов поджидаючи с неба.
Думай, думай, Минай, и не льсти
Себя, батька, надеждой на чудо.
— Нет нам, хлопцы, иного пути,
Как тишком выбираться отсюда.
Где по три человека, по пять
Просочимся неслышно, как тени,
Лес и ночь будут нас прикрывать,
А потом соберемся опять,
Только ветер повеет весенний. —
Лес и ночь поглотили людей,
Заслонили собою надежно.
Тишина. Не стреляют нигде.
Только лист прошуршит осторожно…
А уже и рассвет недалек,
Ночь уходит, меж елями тая.
Закурить бы! Минай на пенек
Сел. Молчит, дым в раздумье глотает,
Занимается серый денек —
Занимается в сердце Миная
Беспокойство. Неужто беда
Их настигла, пришла спозаранку?
Что такое? Машины гудят.
Окружают фашисты стоянку…

Но это была еще не беда: опять вырвался Минай с горсткой своих хлопцев из ловушки. Опять перехитрил врага.

Наступила зима. Холодная, голодная, злая зима. Ни хлеба, ни сухарей, ни соли в промерзших, разбросанных по лесу землянках. Добывали изредка скудный харч, устраивая боевые вылазки. Рисковали: на снегу оставались следы, которые могли привести в лес карателей.