У батьки Миная

И катилась эта задушевная, негромкая песня по улицам и садам Пудоти, катилась по молодому житу, по сочным травам за околицей. Ее подхватывали березники и сосняки, подхватывали партизанские боры и дубравы.

Праздник весны вывел на улицы торжественным шествием и хозяев земли, и золотой дар ее — хлеб-соль. Поднесли этот дар — каравай — батьке Минаю. Губами притронулся он к караваю, на руках поднял его над головой золотым солнцем. И расчувствовался слегка, объятый радостным волнением.

— Земля советская, спасибо тебе за дары щедрые!.. Друзья, посмотрите, как весна катится к расцвету лета. Под листьями в садах яблоки, груши соками наливаются. На лугах травы в цвету, а в поле скоро зацветет, закрасуется жито. Как же не радоваться всему живому!..

Так говорил он в окружении дорогих ему людей, веселых, радостных детишек, и сам молодел душою.

Вечерело. Постепенно умолкали голоса гармоней, скрипок, цимбал. А за росистым березником на зеленой лужайке все еще слышались переливы жалейки.

И почувствовал в этот вечерний час Минай, что уловил он, понял голос жалейки. О самом светлом в жизни людей, об их извечной мечте ведет она свой мотив. И Минай уже различал слова: «Слушайте, сады и леса! Слушайте, цветы и травы! Слушай, земля! Слушайте, люди! Железом била, огнем палила вас война. Тоской сушила, горем душила вас война. А вы все же выдержали, выстояли, выжили, победили, обрели свое счастье!»

И еще были в песне жалейки слова, которых Минай, человек скромный, не мог слышать: «Плечом к плечу шли с тобой, батька Минай, Правда, Вера, Мужество. При жизни ты стал легендой, героический человек!»

Сад

Когда за лесами и реками, за рубежами нашей Отчизны уже отгремела, отлютовала война, когда стала залечивать раны земля, посадил на этой израненной земле в своем огороде Минай Филиппович маленькие, тоненькие яблоньки, груши, сливы и вишни. Своими руками посадил, сам ухаживал за ними. Как родных детей, пестовал деревца. Сад подрастал. Бывало, зацветет весною — словами не передать красы.

В розовой и белой кипени сад. А в этом саду, как рисунок из школьного учебника, стоит новый, светлый, под цвет неба, уютный домик. Здесь живут Минай, его приемный сын с женой и их сын — внук Миная. Внук еще мал, не понимает, конечно, что держит его на руках не просто дед, а известный заслуженный человек. Он, малыш, не понимает и того чувства, которое испытывает дед, когда на революционные праздники или в иные торжественные дни надевает свой темно-синий пиджак со Звездой Героя Советского Союза, с тремя орденами Ленина, орденами Красного Знамени и Отечественной войны I степени, с боевыми медалями. Откуда ему, малышу, знать, какой ценой достались деду эти награды, какой кровью они оплачены. Ничего не знает мальчонка.

Зато все это хорошо знают земляки и соседи, знает Витебщина, знают республика и вся Родина, которую он защищал, отстаивал от врага с оружием в руках.

И когда Минай Шмырев проходит по улицам Витебска, многие кланяются ему, каждый рад перекинуться словом с этим скромным, доброжелательным и мудрым человеком.

После войны Минай Филиппович работал заместителем председателя Витебского облисполкома и на других ответственных постах. Не раз избирался депутатом Верховного Совета Белорусской республики, членом Витебского обкома партии. Достойно нес он нелегкую ношу. Но годы и война дали себя знать батьке Минаю, слегка пригорбили немолодую спину, сказались на ногах, которые измерили столько дорог…

Минай Филиппович был уже на заслуженном отдыхе, когда из Минска приехали к нему работники документальной киностудии. На машине, со всей положенной техникой. Вышел Минай на крыльцо, спрашивает:

— А зачем вы, хлопцы, эту машинерию привезли?

— Хотим про вас, батька Минай, кинокартину сделать, — отвечает режиссер. — Документальный фильм.

— Еще чего! — нахмурился Минай. — Ну и придумают же. С какой стати я в ту картину полезу? Не полезу!

— Почему, Минай Филиппович? — забеспокоился режиссер. — Надо же вас показать народу. Широким массам надо показать ваш образ.

— Вот уж нашел образ, — усмехается Минай. — Старый, седой, сгорбленный… Показывайте молодых, здоровых, красивых. А я что?..

В это время вошли во двор Данила Райцев и Ричард Шкредо.

— Выручайте, в картину меня волокут, — не то в шутку, не то серьезно пожаловался друзьям Минай. — И к режиссеру: — Вот их, молодых орлов, снимай. Это будет образ!

— Тут дело такое: надо вас, батька, — начал Данила, — надо о вас людям рассказать. Показать, как вы воевали.

— Да брось ты, Данила! — рассердился Минай. — Показать, показать! Люди сами знают, что и как было…

И режиссер и кинооператор стояли в растерянности.

— Надо поехать, батька, — вмешался в разговор бывший комиссар минаевской бригады Ричард Шкредо. — Надо побывать с товарищами в памятных местах, на ратном партизанском поле.

— И ты с ними заодно, Ричард? Никуда я не поеду, никуда не пойду. Ноги у меня больные. Ревматизм заел…

Это была правда. Давно с палкой ходил Минай, совсем сдали у него ноги.

Тут уже почти взмолился режиссер: