У черты заката. Ступи за ограду

— В самом деле, веселое сочетание. Пожалуй, вы и правы были, что боялись…

— О да, безусловно. Если бы папа был дома, я бы не боялась, но с мисс Пэйдж это совершенно иначе…

После завтрака оба почувствовали какую-то странную неловкость. Беатрис понимала, что сейчас нужно поблагодарить хозяина за гостеприимство и попросить доставить ее на ближайшую остановку автобуса, но что-то удерживало ее, и она сидела с растерянным видом, испытывая отчаянный стыд за вчерашнее и не зная, как вести себя теперь.

Непривычная скованность овладела и Жераром. Он видел смущение своей гостьи, оно передавалось ему самому, но главное — Беатрис не была уже той вчерашней набедокурившей девчонкой, которой можно было прочитать нотацию и на правах старшего пожелать хорошей родительской шлепки; Беатрис Альварадо стала теперь именно тем, кем она невольно представилась ему вчера при первом взгляде: недоступной принцессой, в присутствии которой не осмелишься сесть без разрешения Ее Сказочного Высочества.

Они вышли в сад. Беатрис похвалила кинту, приласкала бросившегося к ним Макбета, — сдержанно, как и подобает принцессе. Разговор не клеился.

— Вы, кажется, говорили, что занимаетесь живописью? — спросила Беатрис, щурясь по сторонам. — Это, наверно, очень приятно… иметь возможность заниматься искусством. Одна моя подруга лепит, у нее получается совсем неплохо. Может быть, вы показали бы мне свои работы?

Жерар помолчал. Вчерашние его слова о том, что ему неприятно говорить о живописи, очевидно, улетучились у нее из памяти.

— Дело в том, — сказал он наконец, — что они до сих пор не распакованы… Все как-то не соберусь. Впрочем… одну вещь я могу вам показать, пойдемте.

«Отъезд из Вокулёра» был повешен наспех и плохо, в темном простенке. Жерар снял полотно — оно было небольшим, тридцатого размера[41] — и поставил на стул, повернув к свету под наиболее выгодным углом.

— Ну что ж, смотрите, — сказал он, отходя в сторону. — Нет, станьте там, возле шкафа. Вот так.

Беатрис застыла на указанном ей месте. Набивая трубку, Жерар покосился на свою работу — нет, этого можно не стыдиться. Он подавил вздох и сунул трубку обратно в карман.

Картина была написана темперой. Он вспомнил вдруг, каких трудов стоило ему тогда, в условиях оккупации, раздобыть эти отличные довоенные краски «Таленс»… Что ж, спекулянт его не надул — за десять лет они сохранили свежесть. Фигура всадницы в белом доспехе, на фоне черного провала ворот и дымно-багрового зарева вокруг, все так же сияла своей необычной окрыленностью, побеждая мрачные краски войны и человеческого отчаяния. Да, если после него останется хоть одна эта вещь — это уже, как говорится, кое-что…

— Нет, я просто… — шепотом сказала Беатрис, обернувшись к Жерару и глядя на него как-то недоверчиво, словно не узнавая. — Я еще никогда в жизни не видела ничего подобного… из современных… Теперь я понимаю — сегодня утром я еще удивилась, что художник может быть таким богатым… Моя подруга знает нескольких, и все они бедны как церковные мыши. Но теперь — о, еще бы вы не были богаты, с таким талантом! Честное слово, если бы у меня был миллион песо, я отдала бы его за эту вещь… Я представляю себе, как приятно зарабатывать много денег собственным талантом, представляю, какое это должно быть моральное удовлетворение…

Лицо Жерара передернулось. Беатрис ничего не заметила, продолжая восхищенно разглядывать картину.

— Вы знаете, в первый момент я даже не сообразила, кто это здесь изображен… А когда поняла — прямо вся похолодела внутри, слово чести! Мне еще никогда не приходилось видеть такого изображения Жанны д’Арк…

— Решение несколько условно, — пробормотал Жерар, — впрочем, я и не стремился к доскональному историзму… Важна идея… Я назвал картину «Отъезд из Вокулёра», в действительности этот момент выглядел иначе… насколько нам известно. Жанна еще не была вооружена, ну и вообще… Зарево — все это условно…

— Да-да, я понимаю, — закивала Беатрис.

— Я хотел показать Жанну именно в начале ее миссии, когда еще все было впереди — Орлеан, Реймс… И в то же время уже во всеоружии. Доспех нужно здесь понимать скорее символически.

— Разумеется, Джерри! Я очень понимаю ваш замысел. И вы исполнили его… — Она запнулась, подыскивая слово, и в восхищении щелкнула пальцами.

Этот школьный жест и это неожиданно прорвавшееся вчерашнее дружеское обращение сразу сделали принцессу ближе и понятнее. Жерар широко улыбнулся.

— Я страшно рад, Трисс… Вы себе представить не можете. Мне всегда трудно объяснять какой-нибудь свой замысел, его понимаешь где-то здесь, а на словах…

Неожиданная мысль вспыхнула вдруг в нем — мысль совершенно невозможная и опасная. Он замолчал и в смятении снова полез в карман за трубкой.