У дороги

– Все-таки живой человек в доме, – скромно добавляла она.

Мопса снова укладывали в корзину и садились ужинать.

Старушка Иенсен не навязывалась с разговорами. Она просто всем своим видом выражала молчаливое сочувствие, а Бай накладывал себе любимые кушанья. К нему мало-помалу возвращался аппетит.

После ужина они играли в пикет, изредка обмениваясь двумя-тремя словами.

В десять часов фрекен Иенсен собиралась восвояси.

– Я была на могиле, – говорила она. – Отнесла цветочки. Фрекен Иенсен присматривала за могилой.

Мопс повизгивал по дороге домой. Но фрекен Иенсен не брала его на руки.

Она была поглощена своими мыслями. Фрекен Иенсен подумывала о том, чтобы продать школу.

Ей гораздо больше подошло бы место, где дама с образованием чувствовала бы себя хозяйкой дома.

Однако в последние два-три месяца фрекен Иенсен стала редким гостем на станции.

Она не из тех, кто любит навязываться.

Но фру Абель она просто не может понять.

По вечерам фрекен Иенсен сидела у окна, чтобы удостовериться, удалось ли Баю вообще вырваться домой.

– А о могиле забочусь я, – говорила она мельничихе.

– Носит этих девиц нелегкая, так и вьются под ногами. – Кьер обмахивался шляпой в конторе, точно отгонял мух. Мимо него только что прошмыгнула в дверь Луиса-Старшенькая.

– Так и вьются, черт их дери, – сказал Кьер.

Кьер собирался в Копенгаген и уговаривал Бая поехать с ним.

– Тебе полезно, старина, ей-богу, во как полезно… Проветриться… Не сидеть бобылем… Сразиться в кегли, – говорил он.

Бай никак не мог решиться…

– Понимаешь – еще так мало времени прошло… А впрочем, проветриться, пожалуй, следует…

Через неделю они собрались. Фру Абель с Луисой уложили его чемодан.

Поезд тронулся, Бай откинулся на спинку сиденья и поиграл бицепсами.

– Далеко собрались? – спросил Нескромный. Они увидели его из окна на какой-то промелсуточнои станции. – Холостяцкая вылазка… Два бравых молодца… – Нескромный засмеялся и прищелкнул языком.

– Да вот, решили прокатиться– тряхнуть стариной, – сказал Бай. Он хлопнул Кьера по коленям и повторил:– Тряхнем стариной, а, дружище…

Поезд тронулся, они замахали Нескромному, а он что-то кричал им вслед.

Они вдруг сразу развеселились, стали сквернословить и похлопывать себя по ляжкам.

– Стало быть, привелось еще разок, еще один разок, – говорил Бай.

– Однова живем, – говорил Кьер.

– Сыны Адама, дружище Кьер, – подтверждал Бай. Они смеялись и болтали. Кьер был доволен.

– Вот теперь я тебя узнаю, – говорил он. – А то нашел занятие– протирать штаны «у огонька»… Но теперь я тебя узнаю.

Бай вдруг сделался серьезным.

– Не говори, дружище, – сказал он. – Это было печальное время.

Он два раза вздохнул и снова откинулся на сиденье. Потом заговорил повеселевшим голосом:

– Слушай, давай прихватим Нильсена.

– Какого еще Нильсена? – спросил Кьер.

– Помнишь, лейтенантика… Мы ведь новых мест не знаем, Кьер… Помнишь, у пастора… Разбитной такой парень… Да ты его видел… Уж кутить так кутить…

Они начали позевывать и притихли; потом заснули каждый на своем сиденье и проспали до самого Фридеритса.

Там они вволю нагрузились коньяком, чтобы «не озябнуть ночью».

Бай вышел на платформу. Поезд переводили с одного пути на другой, свистели свистки, гудел гудок, в ушах стоял сплошной гул.

Бай остановился под фонарем, вокруг сновали и толпились люди.

– Ну, что скажешь, старина, – сказал он Кьеру, потирая руки и оглядывая платформу.

– Жизнь есть жизнь. – сказал Кьер.

Дамы в дорожных шляпках, розовые со сна, порхали вверх и вниз по ступенькам вагонов.

– И красоток хоть отбавляй, – сказал Бай. Вокруг кричали, зазвонил колокол.

– Пассажиры на Стриб– пассажиры к парому…

В половине одиннадцатого Бай прибыл в Копенгаген.

Лейтенанта Нильсена они обнаружили на пятом этаже в доме на улице Даннеброг. Всю меблировку комнаты составляли платяной шкаф с покосившейся дверцей, в котором сиротливо висела форменная тужурка, и бамбуковый табурет с умывальником.

Лейтенант лежал на продавленном соломенном тюфяке.

– Я тут по-походному, начальник, – сказал он. – Зимние квартиры у нас «anderswo» (В другом месте (нем.).).

Бай сказал, что они хотят «посмотреть город».

– Этакие места, – сказал он. – Понимаете… Лейтенант Нильсен отлично понимал.

– Хотите посмотреть «ярмарку»? – сказал он. – Положитесь на меня– вы ее увидите.

Он натянул брюки и стал звать какую-то мадам Мадсен. Мадам Мадсен просунула в дверь голую руку с куском мыла.

– Мы тут по-семейному, – сказал лейтенант, намыливая руки до локтей мылом мадам Мадсен.

Они договорились, где встретятся, прежде чем отправиться полюбоваться голыми ножками в казино.

– А потом заглянем на «ярмарку», – сказал Бай. Лейтенант выманил у мадам Мадсен три эре и без промедления отправился в «кабак».

Кабак был небольшим питейным заведением на Пиллеаллеен, где «шайка» обычно играла в кегли и карты.

«Шайка» состояла из трех младших лейтенантов и двух белобрысых студентов Высшей сельскохозяйственной школы.

Когда Нильсен явился в кабак, все они уже играли в ломбер, сняв пиджаки и сдвинув шляпы на затылок.

– Здорово, братцы, – сказал Нильсен. – Как картишки?