У друкарей и скоморохов

— Ни шагу вид мене. Я твому Бажену обицяв, что очей с тебя не спущу, пока ты в Переяславе.

Вдруг сразу стемнело, малый поднял голову: небо быстро закрывала черная грозовая туча. Почти сразу же полил ливень, пригасивший ружейную пальбу. Крики и грохот в лагере утихли, либо не слышны стали в раскатах настоящего, небесного грома. Дождь лил, как из ведра, худая кровля над заборолом начала протекать. Молния ударила в ближнюю башню замка и осветила на поле толпы людей. Не ляхи ли приступают?

— То, Василько, наши с бою йдуть, вон и гарматы ляшские тянут, — успокоил малого Яцко и повернулся к мещанам. — Идить и вы вже, люди добрые… И це вояк? Тьфу!

Васка присмотрелся и при следующей вспышке молнии увидел, что толстяк стоит на коленях и что-то бубнит. Прислушавшись, он разобрал, что мещанин не молится, а заговаривает грозу.

Войско растекалось уже по городу. Вот и под стеною зазвучали копыта, прошелестел усталый говор.

— Эй, православные! — подал голос тонкоусый парень, успевший, спасибо ему, подкормить Яцка и Васку. — Чи побили вы ляхов!

— Якбы не дощ цей, то й ноги бы вражьей не впустылы, — раздалось внизу. — Слезай вже с нашеста свого, рыцерю прехрабрый!

Васка крикнул:

— Слышал ли кто про сотню Ивана Швачки?

Ему не ответили. Ливень продолжался, и казалось, что он никогда не кончится. Васка помог Яцку спуститься со стены, посадил его, стонущего сквозь зубы, на коня. Добравшись до каменицы, по-прежнему пустой и тихой, он из последних уже сил затащил казака в комнатку, уложил на скамью. Стараясь не смотреть на страшную рану под правой ключицей, стащил с его груди промокшие и сбившиеся тряпки, нашел другие, присыпал рану порохом и перевязал её заново. Яцко лежал, как мёртвый. Васка погасил огарок и сел в ногах казака, ожидая.

Ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Выйдя на крыльцо, Васка увидел, что солнце ещё не село, только башни замка и крыши позолотились. Тут он услышал, что улицей едут конные, слетел с крыльца в грязь и увидел Дороша с незнакомым молодым казаком.

Дорош за день похудел ещё больше и почернел.

— Живый? — удивился он и натянул поводья. — Добре.

— Где наша сотня? Где Бажен?

— Что чутно про хлопцив? — отозвался вдруг с крыльца Яцко.

— Скажи им, Михно.

Молодой опустил глаза в землю.

— На вашу сотню сам гетман корунный пан Конецпольский та пан Лащ с тремя гусарскими ротами ударили. Ваши ж, у конюшне укреписшись, боронилися так рыцарски, что жолнеры никого живцем не взяли, тилькы одного сотника и то перераненного. То пленные поведали пану гетману Тарасу Федоровичу.

Дорош снял шапку и, глядя Яцку в белые от боли глаза, трудно проговорил:

— За них ляжет рота жолнерив. У Березани. Тарас обицяв. Сам поведу, — и кивнул молодому. — Неси, Михно, в хату, что привёз. Помянем хлопцев, Яцко. И Явтуха мого. И Стефана Борецького. На валу у гармат легли.

Грохнул пушечный выстрел. Казаки не пошевелились. Над городом взвился восторженный рев. Васка поднял глаза и сквозь слезы увидел, как в небо, треща и шарахаясь из стороны в сторону, уходит потешная ракета. Казацкий Переяслав праздновал победу.

Как только засерело в окошке, Васка поднялся с ковра и пошел седлать Голуба. Уже невдалеке от Кузнечных ворот с досадою вспомнилось ему, что не придумал объяснения для караульных, чтобы выпустили из города. Вранье оказалось ненужным: из сторожки доносился привольный храп, калитка в воротах отперта, подъемный мост опущен.

О дороге он расспросил ещё вечером. Да тут и ошибиться трудно. Мост через Трубеж, ещё мосток — через его рукав. Луг. Дорога ведет на Пирятин, там будут зыбучие пески… Какое ему дело до этих песков, что ему до Пирятина? А вот и тропка вдоль берега. Через полчаса Васка, в ивняке так-сяк укрывшись, уже мог наблюдать через речку польский лагерь. Тропинка, от него к Трубежу вытоптанная, была ещё безлюдной, зато на валах, несмотря на ранний час, суетились жолнеры. Присмотревшись, Васка понял, чем занят неприятель: там убирали убитых, стаскивая своих в одно место. Издалека это казалось совсем не страшным. Васке нужно было высмотреть дорогу, которая вела от лагеря в тыл, на Киев.

Через час oн уже лежал в кустах у этой дороги, в месте, очень удобном, по его разумению, для засады. Выбираясь на правый заболоченный берег Трубежа и заботясь больше о том, чтобы не подмочить порох и оружие, он по уши перемазался в вонючей тине. Взглянув на безнадежно испорченный кунтуш, Васка тут же забыл о нём. Васка прощался с теми, кого бросил сам, и с теми, кто покинул его. Трезвый и ласковый дядька Гаврила, мудрые и прекрасные книги, тихая и кроткая Вешка, дядя Андрей Бубенист, Бажен в чистой белой рубахе пришли к нему и снова ушли, легкие, светлые. Мир, омытый вчерашним ливнем, был свеж и зелен, словно сотворенный заново.