У друкарей и скоморохов

Сорока застрекотала, потом притихла на мгновенье и снова начала свой галдёж. За кустами мелькнула голова всадника в круглой венгерской шапочке. Васка поднялся с травы, взвел курки и поднял малую пищаль, которую держал в правой руке. Ствол заходил из стороны в сторону. Малый сунул за пояс второй пистоль, взял теперь оружие обеими руками, снова прицелился пониже красного мужицкого лица, мысленно перекрестился и потянул за спуск. Пружина сработала, стальное колёсико закрутилось, кремень, прижатый к нему выдал пучок искр. Вспыхнул порох на полке! Васка затаил дыхание и повел стволом вправо, догоняя уже поворачивающего к нему голову жолнера, услышал короткий свист… Пистоль выпалил, ствол его задрался кверху. Жолнер втянул голову в плечи и пришпорил коня.

Васка бросил пистоль на землю и рванул из-за пояса второй. Не успевая уже толком прицелиться, выстрелил вдогонку убегающему неприятелю. Жолнер пригнулся к шее коня, вытянул руку назад и коротко оглянулся. Дымок всплыл над дорогой, и зеленый дубовый листок, медленно кружась, упал перед Ваской. Малый поднял его и увидел, что черенок листка срезан пулей.

Он постоял ещё, посмотрел вслед жолнеру, потом подобрал пистоль. Подумав, сунул его за пазуху. Спрятал там же и второй, вывел из чащи верного Голубка и, закусив губу, направился по дороге в ту же сторону, куда ускакал жолнер. На Киев.

Глава двадцать четвертая , она же и последняя

— Де ты бродишь, Васильку?… А-а, снова до ворот Братских школ ходил?

— Сегодня ж пятница, пан Спиридон.

— Н-ну, может, и выходишь своего Бажена… Перемирие давно настало, казаки по хатам разошлись, Тарас с голотою ушел на Сечь. Слухай, я тут уже тебя, яко красна девица, выглядываю! Бумага приготовлена, краску мы с тобою ещё вчера замесили да проварили, Селивон пришел… Пане Селивоне, до стана, будешь пресса потягаты! Васильку, становись на место батырщика, а я вже буду бумагу накладать… Так, починаймо!

Пан Селивон Рыболов, нечесаный и мрачный, взялся за длинную рукоять пресса. Васка ухватил друкарскую мацу и сунул её кожаную плоскую подушечку в миску с густой краской. Взял в левую руку вторую мацу держальцем вниз и тщательно растер между подушечками краску. Набор стоял уже в медной рамке на толстой, из стана выдвинутой доске — ковчеге. Чувствуя на себе внимательный взгляд мастера, Васка лихо перебросил в левой руке мацу, опустил обе подушечки на набор и водил ими, пока свинцовые строчки не залоснились черным. Отступил от стана и снова растер краску между мацами.

Мастер тем временем ловко наколол чистый лист бумаги на иголки, торчавшие посредине обтянутой пергаменом рамы, и прикрыл его легкою откидной рамкой, дощечки которой должны были обезопасить поля будущих страниц от случайных марашек. Рама с иголками, тимпан, в свою очередь, была на петлях соединена с наборной доскою, поэтому, когда типограф накрыл тимпаном наборную доску, оставалось только прижать посильнее бумагу к намазанным краскою двум свинцовым страницам. Теперь мастер Спиридон задвинет тяжелый ковчег в пресс так, чтобы наборная доска с тимпаном оказалась под нажимной плитой, и тогда тередорщик…

— Не спи, пане Селивон!

Селивон вздрогнул, поднял голову, поплевал на ладони, снова повис на рукоятке пресса и потянул за нее до отказа. Тут же он крутанул винт в обратную сторону, и прижимная плита поднялась. Мастер с усилием вытащил ковчег, откинул тимпан, потом рамку, снял с иголок первый отпечатанный сегодня лист, повесил на нос очки и отошел с ним к окну.

— Пристойно, панове, — заявил он торжественно. Перегнувшись через ковчег, положил лист на поставленный уже для этого широкий табурет и взял чистый из стопки на соседнем табурете. Селивон, тяжко вздохнув, осторожно повесил отпечатанный лист на верёвку для просушки. Вёрёвки по светлице протянул загодя Васка и прищепки на них по указаниям мастера расположил…

Прошло два часа. У Васки занемели уже руки, и он с облегчением услышал, как Селивон прохрипел:

— Досыть. Не можу больше.

— Ещё чего! — окрысился на него раскрасневшийся мастер. — На свадьбе, скажешь, гулял альбо на похоронах? Не задля красного словца писано, что печатники быть должны трезвенными и добродетельными! Вымой знову руки та ставай на мое место!

Вернувшись, Селивон с опаскою встал на место мастера. Увидев, как кладет он на тимпан бумажный лист, мастер схватился за голову.

— Ты ж мне так увесь папир загубишь! Полежи краще… Васильку, попробуй ты.

У Васки дело пошло получше. Вскоре он совсем освоился, и теперь уже мастер Спиридон, которому приходилось хвататься то за мацы, то за ворот пресса, начал вытирать рукавом пот со лба и задыхаться. Наконец, он сдался. Позвал Селивона и повел друкарей перекусывать.

Только за столом Васка понял, как устали у него ноги. Подниматься тяжко оказалось. Селивон молча встал на своё прежнее место. Мастер всё быстрее втаскивал и вытаскивал ковчег, Васка извел уже полмиски краски. Он старался не смотреть на стопу чистой бумаги: уж слишком медленно та уменьшалась.