У городских ворот

Мне казалось, что, если я оглянусь, я увижу снаряд, который со страшной быстротой нагоняет меня, и сразу умру от страха. И снова грохнул взрыв. На этот раз он был гораздо дальше. Мы остановились и посмотрели назад. Сумерки совсем сгустились, начиналась уже темнота. С трудом различалась прямая линия шоссе. В воздухе было тихо так, как бывает только летним хорошим вечером, и, наверное, недалеко где-то была деревня: до нас донеслось мычанье коровы. Мы разговаривали шопотом.

— Ой, до чего страшно, — жаловался Борис, — может быть, тут минировано, почем знать? Лучше бы на шоссе пройти, — он сказал это неуверенно, и мы не ответили ему. Каждый из нас отлично понимал, что никакая сила не заставит нас вернуться туда, где мы слышали свист и разрывы снарядов. Я почувствовал, что не могу стоять, и сел на землю.

— Вставай, — сказал Моргачев, — пойдем.

Мы пошли, не зная куда, просто для того, чтобы итти куда-нибудь. Ноги проваливались в ямы, мешки с картошкой резали нам плечи, мы раздвигали ботву, достигавшую нам до пояса. Было уже совершенно темно, мы шли рядом, чтобы не потеряться, и осторожно ощупывали ногами землю.

— Стойте, — сказал Камнев, — я не могу итти.

Он отошел на шаг в сторону, и его стошнило, а потом он сел на землю и сидел, совсем обессиленный. Тогда Борис начал ругаться.

— Вставай, — орал он, — вставай, размазня! Ты хочешь, чтобы из-за тебя все тут погибли? — Васька всхлипнул, встал, но только собрался двинуться дальше, как снова просвистело над самым ухом и снова воздух как будто лопнул.

— Ой! — завизжал Камнев тоненьким голосом и бросился бежать. Он сразу исчез из виду, но долго слышался в темноте его удаляющийся визг. Борька присел на землю и рассмеялся.

— Дурень, — сказал он со слезами в голосе, — погибнет ни за копейку.

— Вася, — закричал я, — Вася!

Темнота молчала, потом мне послышался издали плач, но, сколько мы ни кричали, больше Камнев не откликнулся.

— Лешка, — сказал Борис, — меня что-то тоже немного мутит. Может быть, ты бы пошел, поискал дорогу. — Я молчал. — Боишься? — жалобно спросил он.

— Пойду, — сказал я, — только ты откликайся, я кричать буду.

Теперь ухало все время, но очень далеко. В темноте неожиданно поднялся гигантский столб пламени.

— Ау! — кричал я время от времени, и Борис откликался:

— Слышу!

Итти осторожно было совершенно бессмысленно. Все равно в темноте нельзя было разглядеть предупредительных знаков. Поэтому я решил итти прямо и быстро — налечу на мину, так налечу. Решить это оказалось легче, чем сделать: при каждом шаге у меня сжималось сердце и тошнота подступала к горлу.

— Эге? — кричал я.

— Слышу! — издалека отвечал мне голос Бориса. Он звучал все дальше и дальше. Я уже должен был дойти до другого шоссе, но разве в такой темноте поймешь, сколько ты прошел и прямо ли шел все это время. Я стал подбадривать себя песней.

— Был на дальней улице, — пел я, — деревянный дом…

— Эге? — донесся до меня испуганный голос Бориса. Он, наверное, решил, что я сошел с ума.

Песня меня успокоила. Не знаю, отчего это происходит, но много раз приходилось мне потом замечать, что, когда очень страшно, нет лучшего средства, как петь. Я шел уже совсем уверенно, и мне удалось заставить себя почти позабыть о снарядах, как вдруг опять засвистело над моей головой и рвануло где-то совсем рядом. В темноте это было непереносимо. Даже не поняв, где упал снаряд, спереди или сзади, я завертелся волчком и побежал, не думая о направлении, просто для того, чтобы куда-нибудь бежать. Когда со мной были Борис и Вася, мне было легче, — стыд заставлял меня держать себя в руках, — теперь же я потерял голову и, наверное, бросил бы свой мешок, если бы не забыл о нем. От страха я перестал чувствовать его тяжесть. Еще раз рвануло где-то рядом, я повернул в другую сторону, ногой попал в какую-то яму, упал, с трудом вылез и побежал снова. Я бежал, вероятно, дольше, чем следовало, потому что, когда остановился и долго стоял, прислушиваясь, ни один снаряд не просвистел над моей головой. Может быть, я давно выбежал из зоны обстрела. Мне стало очень стыдно.

— Вот дьявол! — сказал я громко и засмеялся. Потом посидел немного, передохнул, пригладил слипшиеся от пота волосы и закричал: — Эге! Боря!

Никто не откликался. Какой-то шум доносился до меня. Как будто кричали люди и ржали лошади и гудели моторы.

«Может быть, немцы?» — мелькнула у меня дикая мысль. Но я тут же рассмеялся и пошел на шум. У меня еще дрожали колени и мне трудно было итти, но все ближе и ближе слышались выкрики людей, стук колес, рев моторов. Неожиданно я споткнулся и чуть не упал. Передо мной поднимался крутой склон дорожной насыпи. Я положил на землю мешок и стал подниматься по склону, руками и ногами цепляясь за камни.

— Медсанбат! Медсанбат! — заорал кто-то на шоссе.

На секунду вспыхнули синие фары и сейчас же погасли. В сияем свете я увидел синюю лошадь, которая, изогнув шею, била асфальт копытом.

— Товарищи командиры! — надрывался чей-то голос. — Где первый СП? Ко мне, товарищи командиры!