У городских ворот

— Заворачивай, чорт! — рявкнул кто-то совсем рядом со мною, и колесо, чуть не срываясь с насыпи, проехало по верхним камням откоса. И вдруг, заглушая все, зарычал мотор грузовой машины, и шофер крикнул из кабинки:

— Посторонись, дьяволы, перееду! — И все это время непрерывно шаркали по асфальту подошвы, как будто какие-то люди шли торопливо не в ногу, не в такт.

Я стоял оглушенный, не понимая, что происходит, не зная, к кому обратиться, кого спросить. Совсем рядом со мною по краю шоссе прошли быстрыми шагами какие-то люди, и один из них сказал взволнованно и громко:

— Генерал сам приехал.

— Что тут генерал сделает? — ответил усталый голос и вдруг выкрикнул зло и отчаянно: — Из первого СП есть кто-нибудь?

— Задавлю! — рявкнул шофер, и мотор грузовика заглушил все остальные звуки.

А потом снова шаркали подошвы и издалека доносился чей-то томительный крик:

— Медсанбат девяносто шесть, медсанбат девяносто шесть!

И вдруг стало совершенно светло, как будто повернули выключатель. Лампа необычайной яркости повисла в воздухе над дорогой. Она опускалась так медленного казалась совсем неподвижной, а немного выше ее, над самой дорогой, летел самолет. Снизу он был ярко освещен, я увидел крест на крыле и понял, что это немецкий наблюдатель, сбросивший осветительную ракету. Я видел, или мне казалось, что я вижу, как летчик в кожаном шлеме высунул голову за борт самолета и внимательно и равнодушно смотрел сквозь большие очки на дорогу. А по дороге отступала армия. Шагали красноармейцы. Ехали повозки с красными крестами. Рвались вперед машины, тычась тупыми мордами в зады повозок, и по краям дороги стояли люди и вызывали, надрываясь, — кто первый СП, кто — медсанбат девяносто шесть…

Когда дорога осветилась, красноармейцы, бредущие усталой походкой, и ездовые на передках повозок, и люди, стоящие у обочин шоссе, невольно втянули головы в плечи.

— Глядит, сволочь, — растерянно усмехнувшись, сказал проходивший мимо меня красноармеец и искоса посмотрел на самолет. Наверное, так же, как и я, он чувствовал на себе пристальный взгляд этих нечеловеческих, внимательных и равнодушных глаз летчика в шлеме и в круглых больших очках.

Так же неожиданно, как зажглась, осветительная ракета погасла. И как только стало снова темно, опять заревели моторы автомашин, задребезжали колеса, снова стали шаркать подошвы.

Потом рядом со мной остановились два человека. Я видел только их черные силуэты и слышал их бесконечно усталые голоса.

— Вы откуда сейчас? — спросил первый.

— Из той деревни, где церковь, — ответил второй.

— Ну?

— Отдали!

И тогда первый снял фуражку, провел рукою по волосам и проговорил:

— Господи, только бы перелом, только бы перелом…

— Раздавлю, — надрывался шофер, — отцепляй, дьявол! Куда едешь?

— Медсанбат девяносто шесть, медсанбат девяносто шесть! — и уныло шаркали подошвы по ровному асфальту шоссе.

Когда осветительная ракета летела с самолета, я успел заметить мелькнувшую на секунду высокую трубу завода. Теперь я знал, где нахожусь, и, как только снова стало темно, отдышался, подобрал свою картошку и зашагал домой. Я быстро пришел по темным и мертвым улицам и заколотил в дверь нашего дома.

Мне открыл отец.

— Где ты пропадал? — начал он, но я его перебил:

— Армия отступает. Немцы у самого города.

— Тише, — прошептал отец и оглянулся на дверь в столовую. Она была прикрыта. — Тише, не надо поднимать паники: мало ли что на войне бывает. Не надо паники, мальчик.

И тогда я понял, что он знал это раньше. Что он понимал, почему пылают пожары и какие это глухие удары слышны в городе по вечерам. И, вспомнив с удивительной ясностью все, я понял, что и Николай, и дед, и даже мать все это понимали. Тогда я перевел дыхание, вытер платком лицо и пригладил волосы.

— Хорошо, — сказал я, — ты не бойся, я ничего.

И он посмотрел на меня и ласково похлопал по плечу. Я открыл дверь и вошел в комнату, внешне уже спокойный.

И это был первый из уроков, которые мне давала война.

Мы снова собираемся вокруг стола. Ольга возвращается в строй

Странное возникло у меня ощущение, когда я вошел в комнату. Как будто в одно мгновение я перенесся в другой мир. Черное поле, столбы земли, отчаянный, удаляющийся крик Моргачева, огромная лампа над шоссе, — все это сразу ушло далеко-далеко. Нет, мир стоял твердо. Я снова в него поверил. Николай неторопливо допивал полухолодный чай, мать сидела, рассеянно улыбаясь рассказу деда и, видимо, думая о чем-то своем.

— Наконец-то! — сказала мать. — Что ты делал там столько времени? Мы уже начали беспокоиться.

— Поблизости все уже было выкопано, — ответил я. — Пришлось далеко итти, а там постреливают. Мы пережидали.

Мать покачала головой.

— Как же можно было итти, раз стреляют. Вернулся бы. Обошлись бы и без картошки.

— Ерунда, — сказал дед. — Всю жизнь мальчишки бегали под огонь. Такое уж их мальчишечье дело.

Мать ушла разогревать мне ужин.

— Ну, — сказал Николай, — попал в переплет? Рассказывай. Немцы близко?

Я кивнул головой.

— Совсем близко, — сказал я.

— Почему ты думаешь?