У городских ворот

Всю ночь на берегу реки бойцы нашего батальона рыли блиндажи, углубляли ходы сообщения, сооружали укрытия. В маленьком новом блиндаже помещался командный пункт батареи, и сюда мы зашли с отцом. В углу на земле метался во сне инженер Алехин. Маленькая лампочка с закоптелым стеклом освещала столик из необструганных досок и узкие лавки вдоль стен.

— Сейчас подумаем, где тебе спать, — сказал отец. — Пожалуй, здесь негде.

Он сел на край скамейки и облокотился о стол. Он, наверное, очень устал.

— Отец!

Мы обернулись. В темном углу блиндажа сидела Ольга. Мы не заметили ее сначала.

— Ты здесь, Оля? — сказал отец.

Она осунулась за эти сутки. Глаза ее, не мигая, смотрели из полутьмы. Они казались очень большими.

— Я ждала тебя, — сказала Ольга. — Завтра мы похороним Колю.

Отец внимательно на нее посмотрел.

— Ты ходила на тот берег? — спросил он.

— Да, — сказала Ольга. — Наши помогли мне. Одной мне бы не справиться. — Глаза ее горели.

Отец спросил глуховатым голосом:

— Куда… ему попало?

— Его убило осколком в голову, — сказала Ольга. — В затылок. Я думаю, что он умер сразу.

Отец кивнул головой. Глаза у него были очень усталые. Ольга смотрела попрежнему в упор, не мигая.

— Отец, — сказала она. — Ты считаешь, что я виновата перед ним?

— Разве это теперь не все равно, Оленька? — устало ответил отец. Ольга сплела пальцы рук.

— Если даже ему все равно, мы должны все-таки все понять, — заговорила она быстро, так, что слово наскакивало на слово. — Ведь это же очень важно. Может быть, мы должны стать лучше, раз он погиб. Целая жизнь кончилась. Целая огромная жизнь. Может быть, он думал о чем-то важном. Ведь мы не знаем, не знаем…

Она хрустнула пальцами, и глаза ее светились в темноте, — большие, немигающие.

— Ты долго жил, — продолжала она торопливо. — Ты много видел, скажи: что мне делать, когда его нет?

Отец поднял на нее непонимающие глаза. До него сейчас медленно доходили чужие слова. Он был весь поглощен чем-то трудным и важным, что происходило в нем, он внимательнее прислушивался к течению своих мыслей и ощущений, чем к словам других. И только привычная внимательность к людям заставляла его с трудом отрываться от того, что происходило в нем.

— Я не понимаю тебя, Оля, — сказал он, силясь уловить смысл ее слов. — Зачем ты мучаешь себя?

— Что было бы, если бы не война, — перебила его Ольга. — Не знаю. Может быть, все так бы и оставалось. Может быть, я все бы любила Пашу… Мне странно представить себе, что я могла выйти за Павла. А моего любимого нет. Боже мой, что же мне делать?

Пронесся снаряд над блиндажем. Алехин заметался во сне, застонал и взмахнул рукою. А Ольга все говорила, не в силах остановиться. Какие-то люди прошли, разговаривая. Ольга сидела не двигаясь, и страшно живые ее глаза светились в полутемном углу.

— Я тут сидела и думала, что на войне чаще погибают хорошие люди. Они честней и смелей. И, может быть, если бы Коля был плохой человек, он бы оттуда выбрался. Долго ли ему речку перейти! На войне все видят, что он хороший человек. А вот до войны разве бы мы знали, какой он? Ну, может быть, мы с тобою бы знали, а другие? Сколько людей казалось умнее его, и честнее, и лучше. Что же, значит, он так бы и жил, и все бы думали, что он незначительный, недалекий? Почему это так, отец? И еще я думала: говорят, очень хорошие люди, очень добрые, очень честные, погибают. Как старухи говорят: «слишком хорош для жизни». Глупость какая! — Она засмеялась недобрым смехом. — Я вот про Колю думаю, что он слишком хорош для смерти, а для жизни он как раз подходит. Ведь это почему так говорят? Потому что прохвостам легче живется.

Глаза ее горели попрежнему, и она обрывала мысль, не договорив. Вдруг она всплеснула руками, как будто сама удивилась тому, что говорит не о самом важном.

— Он ведь не знал, что я его люблю, — сказала она с ужасом. — Ты понимаешь, он не знал этого. И вот любимого моего убили, и я не знаю, как мне жить без него. Я все думаю, как он лежал там один. Вспоминал ли жизнь? Понимал ли, как все мы к нему были несправедливы? Как все мы обижали его? Ведь, наверное, лежал и боялся сказать, что ему там одному плохо. Наверное, думал: «У них там и своих забот много, им там тоже трудно и плохо, как же я буду им надоедать».

Отец ударил ладонью по столу и встал.

— Молчи, — сказал он, и голос его звучал хрипло. — Не смей об этом говорить.

Он сразу же взял себя в руки, и сел, и, казалось, совсем успокоился. Но я уже знал, к чему он прислушивался все время, что поглощало его. Внутренним слухом своим слышал он голос Коли в телефонной трубке и внутренним чувством старался проникнуть в углубление под корнями ивы, пережить вместе с сыном последние его минуты, понять предсмертную его тоску. Это было очень важно. Может быть, он, отец, должен был что-то сделать, сказать что-то сыну, как-то облегчить ему эти минуты. Может быть, в чем-то он был виноват перед ним.

А сейчас отец постарался загладить перед Ольгой резкую свою фразу.