У истоков Броукри (СИ)

Мы усаживаемся на пол, облокотившись спинами о книжный шкаф, и одновременно протяжно выдыхает. Когда-то я не переносила Лиз. Родители, недолго думая, решили, что общение с промышленным магнатом — хорошая идея, и тогда почти ежедневно, во время переговоров или бранча, нас с Лизой запирали в комнате, чтобы мы не мельтешили перед глазами и не подслушивали. Лиз — или Елизавета, так как ее предки жили в России — была невыносимым, самовлюбленным ребенком, который постоянно что-то ломал и крушил, не заботясь о важности предметов. Она рвала мои книги, откусывала головы моим куклам, и мне ничего не оставалось, кроме как терпеть это и рыдать, забившись в угол. Интересная у меня была реакция для девятилетнего ребенка, но совладать с ураганом Лиз было трудно и невозможно. Пожаловаться мне было некому. Однажды я сказала об этом брату, и тогда они решили громить мою комнату совместными усилиями. Так что после этого я держала рот на замке, тихо ненавидя Лиз и даже боясь того, что как только это чудовище оторвет головы всем моим куклам, она перекинется и на меня.

Но однажды все изменилось. Нас опять заперли в комнате, но на этот раз Лиза тихо уселась на полу, а не кинулась к книжному шкафу, чтобы лишить меня очередной истории или очередного мостика в иной мир. Она молчала, молчала, а затем внезапно едва слышно заплакала. Оказалось, родители Лиз разводятся. Мы говорили целый день, а после она ни разу не рвала мои книги.

— Я виделась с мамой. — Шепчет девушка. — Она потолстела. А знаешь, какого цвета у нее теперь волосы? До сих пор прийти в себя не могу.

— Какого?

— Жду вариантов.

— Рыжие?

— Нет.

— Черные?

— Тогда я бы не обратила внимания.

— Мне даже подумать страшно, — я устало хмыкаю. Мамаша Лиз бросила семью ради молодого дизайнера, одевающегося в обтягивающие легинсы.

— Они фиолетовые, Дор. Почти розовые.

— Что?

— Да. Она толстая и сумасшедшая, а еще у нее проколот живот и татуировка на шее.

— Не может быть! Ты серьезно?

— Конечно, я серьезно. Зачем мне придумывать? Я хотела сбежать, но ее охрана меня окружила со всех сторон. И у меня есть подозрения, что они не ее оберегают от людей, а людей от нее. Ее пример заразителен. У муженька точь-в-точь такие же волосы, только на подбородке. Представляешь? Модные тенденции — сжечь бы их к черту.

— Ну, возможно, — протягиваю я, — твоя мама просто ищет себя.

— В сорок шесть?

— Никогда не поздно, Лиз. К тому же, я читала, что фиолетовый цвет — цвет таинств и самопожертвований.

— А еще этот цвет — цвет депрессии. В следующий раз придется ехать на похороны ее совести и вкуса. Я пробыла с ней почти все лето, а мы толком и не поговорили. Постоянно был рядом этот умалишенный дизайнер. Ты бы видела, какую одежду он шьет.

Я усмехаюсь, а потом вдруг почему-то вспоминаю Эриха. Вспоминаю, как зашивала его рану, как укрывала теплым одеялом… Встряхиваю головой и сцепляю в замок пальцы, ощутив себя вновь грустной и потерянной. Когда этот человек испарится из моих мыслей?

— Ты чего? — спрашивает Лиз.

— Я?

— Нет, я. Ты мнешь ладони, значит, тебя что-то волнует.

— Просто…, - запинаюсь и поджимаю губы, — многое произошло, пока тебя не было.

— Да уж. Я слышала о стипендиях. Мой отец в ярости! Он перевернул сегодня стол в кабинете, представляешь? Я его таким давно не видела.

— Людям не по нраву, что Нижний и Верхний Эдем сталкивают.

— Не просто сталкивают. Нас заставляют контактировать, принимать друг друга. Это ведь чушь, согласись. Кому нужны-то проблемы? Трудно представить, во что превратится университет, когда приедут эти дикари.

— Они не дикари.

— Откуда знаешь? Будто бы общалась хотя бы с одним из них.

— Общалась, — вдруг горячо восклицаю я и вижу, как лицо подруги вытягивается. Тут же я жалею, что не прикусила язык. Черт. — То есть…, я…

— Подожди. Что? Ты серьезно? — Лиз округляет глаза. — Не шути так, подруга.

— Это вышло случайно!

— О, нет. Не может быть…

— Его ранили. На площади, и он почему-то оказался здесь. Я помогла ему.

— Святая Мария и Иосиф, — задыхается девушка, — ты спасла жизнь одному из них? О, твой отец сдерет с тебя шкуру! О чем ты только думала?

— Никто об этом не знает. И не узнает.

— Адора, иногда мне кажется, что у тебя не все в порядке с головой. У меня даже есть своя теория на этот счет.

— Какая еще теория?

— Теория о том, что тебе жить надоело, и ты пытаешься накликать неприятности. Как ты думаешь, спас бы он тебя, если бы ты в этом нуждалась? Нет. Дикари только и думают о том, как бы сжить нас со свету. Вспомни, что они сделали с Джорданом? Или же ты уже забыла, как весь городок стоял на ушах?

— Джордан был идиотом.

— Если бы всем идиотам ломали ноги, Верхний Эдем славился бы инвалидами.

— Он сам напросился, как и каждый, кто ходит на площадь, махать кулаками.

— И, тем не менее, это не помешало тебе спасти дикаря. — Хмыкает Лиз. — Сама себе противоречишь, Дор. И где он сейчас?

— Не знаю.

— Как это не знаешь?

— Мы не виделись почти месяц. Думаю, он вернулся к своей семье.

— И какой он? Неотесанный, верно? Папа говорит, что они варятся в своей злости, и им нельзя доверять. Нечастные люди.