У истоков России

Тысячи владимирцев, сбежавшихся на городскую стену, с тревогой смотрели, как татары раскидывали свои войлочные юрты и ставили их кольцом вокруг большого белого шатра Неврюя. Отогнав на дальний конец поля табуны коней, татары затихли в своем стане. Только копья караульных покачивались между юртами.

А возле города — оживление. Со скрипом отворились тяжелые дубовые створки Золотых ворот. К татарскому стану двинулись большие телеги, укутанные рогожами: великий князь Андрей посылал ордынцам условленный обильный корм. Из юрода в ордынский стаи и из стана в город резво пробегали на сытых лошадях бояре и тиуны. Неспешно прошествовали с иконами и хоругвями монахи Рождественского монастыря, покровителем которого считался саранский епископ Измайло. Черные рясы монахов скрылись в кольце юрт.

На следующее утро из всех ворот стольного города Владимира — Золотых, Орининых, Серебряных, Волжских — выехали великокняжеские гонцы.

Возле города к гонцам присоединялись доверенные нукеры[31] посла Неврюя. Дальше ехали вместе, стремя в стремя: гонец великого князя Андрея и татарин в шубе мехом наружу, в войлочном колпаке с нашитыми на него красными шариками — знаком ханского гонца. А рядом с дружинниками-охранителями гонца поскакивали на лохматых низкорослых лошадках ордынские воины с луками за спиной, с копьями и кривыми саблями.

2

К Москве гонцы подъехали в день Петра-капустника[32], когда по обычаю бабы на огородах высаживали в землю последнюю рассаду. С огородов и начиналась Москва: они тянулись по обе стороны Великой Владимирской дороги.

Вокруг было тихо, тепло, благостно. Белые, желтые, красные бабьи платки пестрели, как цветы на лугу. Копыта коней беззвучно опускались в дорожную пыль. Негромко перекликивались на Великом лугу пастушеские рожки. Празднично поблескивали на солнце купола кремлевских соборов.

Дорога незаметно перешла в посадскую улицу. Застучали под копытами сосновые плахи мостовой. Прохожие испуганно прижимались к частоколам, пропуская чужих всадников.

Неподалеку от Богоявленского монастыря поперек улицы были поставлены рогатки — застава. Седенький мытник и караульные ратники, разинув от изумления рты, смотрели на страшных обличьем татарских воинов.

Великокняжеский гонец крикнул угрожающе:

— Освобождай дорогу! Гонцы от великого князя Андрея Александровича и посла сильного Неврюя!

Ратники засуетились, растаскивая рогатки. Один из них вскочил на коня, привязанного тут же, к крыльцу посадской избы, и понесся, барабаня босыми пятками в лошадиные бока, к Кремлю.

Весть о прибытии гонцов застала князя Даниила врасплох.

О том, что какое-то ордынское войско двигалось к русским рубежам, в Москве уже знали. Знали и то, что войско это будто бы небольшое, идет без обозов — изгоном. Можно было предположить, что некий беспокойный мурза замыслил набег. Подобные набеги в последнее время, с тех пор, как в Орде начались свои усобицы, случались нередко: хан Тохта уже не мог, как прежде, держать в руках улусных мурз.

Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские украины тишком, яко ночные тати…

Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:

— Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!

Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.

— Зовите боярина Протасия, тысяцкого Петра, Геронтия, — распоряжался Даниил. — Да толмача Артуя не забудьте, может понадобиться. Мне одеться подайте, что получше…

Подходили думные люди: запыхавшиеся, тревожные.

Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:

— Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!

Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочеными пуговицами, проговорил сквозь зубы:

— Поглядим… Чего заранее загадывать?

— Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали… Да обговорить все самим заранее…

— О том я и сказал боярину Ивану…

Тысяцкий Петр Босоволков важно кивнул головой, соглашаясь.

В горницу вкатился дворецкий Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас…

— Ну что ж, раз требуют — поговорим! — согласился Даниил. — Не со спора же начинать? Веди гонцов в посольскую горницу. Да не торопись особенно, окольным путем веди…

Наскоро обговорили между собой, что прием будет малый, без лишних людей. Князь Даниил широко перекрестился:

— Ну, с богом!

* * *