У Южного полюса

болел ею, и я слышал от него немало о сущности этой

болезни.

Лоб Гансона казался в то утро желтовато-восковым.

Он спросил, объяснил ли мне врач, в чем состоит его болезнь.

На это я ответил отрицательно.

Мне было ясно—врача самого одолевают сомнения насчет

характера болезни Гансона, но он неутомим в своем стремлении

сделать все, что только в его силах и вообще возможно при

данных обстоятельствах, для спасения Гансона. С утра до

ночи он был на ногах, изучал своего пациента, пробовал то одно,

то другое средство, массировал и электризовал его.

Остальные участники экспедиции обладали относительно

хорошим здоровьем. У меня и Фоугнера появились все же

симптомы напоминавшие в слабой степени болезнь Гансона. При

давлении на мышцы икры оставался след; у меня также

бывало нередко чувство онемения в левой руке. Однако и доктор

Клевстад и я держались того мнения, что это чувство имеет

ревматическое происхождение. Спереди и сзади с головы до ног

врач обклеил меня «пластырем от ломоты». Средство это помогло

прекрасно.

Наступило 6 октября, а Элефсен и лапландец Муст все еще

не являлись на мыс Адэр. Я знал, что запас продовольствия

у них невелик, поэтому, поскольку штормы могли задержать

их там и дальше, я решил как можно быстрее подбросить

продовольствие на остров Йорк и принять меры к их розыску.

7 октября в 5 часов утра я пустился в одиночку в путь в

сопровождении шести собак, уложив на сани максимальное

количество продовольствия. Я шел на лыжах впереди, за мной

следовали собаки, тащившие сани.

К полудню того же дня я вошел в хижину на острове Иорк.

Там стояла мертвая тишина. Не было ни Элефсена, ни Муста,

ни собак. Я стянул перчатку и положил руку на кусок тюленьего

жира, лежавший на очаге. Жир еще полностью не остыл, значит,

Муст и Элефсен не больше четырех часов назад были еще в

хижине. Вероятно они завтракали около восьми утра, и жир тогда

еще горел. Судя по наличию спальных мешков и различных

предметов оборудования, можно было думать, что хижина еще

не покинута и что перед своим отъездом на мыс Адэр обитатели

еще раз зайдут сюда. Понятно, нельзя было знать, когда именно

это случится.

Обмакнув свой указательный палец в расплавленный и

почерневший тюлений жир, я написал на куске парусины

несколько слов. Это было распоряжение Элефсену и Мусту немедленно

возвращаться на основную базу, захватив с собой лишь наиболее

ценные образцы из коллекций. Остальное можно будет увезти

весною на санях или же переправить летом на шлюпке.

После этого я поел холодного тюленьего мяса, отрезав его

от куска, висевшего под низким потолком на лыжном ремешке, и,

дав отдохнуть собакам, пустился в обратный путь к мысу Адэр.

Ровно в 11 часов вечера я уже был на основной базе на мысе

Адэр, здорово проголодавшийся, но не чрезмерно утомленный.

За время, прошедшее с 5 утра, я отмахал 46 английских

миль.

Мои товарищи, по собственному опыту знавшие о трудностях,

какие встречаются на пройденном мною пути, сначала не хотели

верить, что я успел побывать на острове Йорк. Убедившись же

в истине моих слов, они не могли скрыть своего восхищения.

Между тем состояние Гансона в последние дни сильно

ухудшилось. Каждый день можно было ждать катастрофы.

Привожу здесь несколько записей из моего дневника,

относящихся к этому печальному периоду.

Воскресенье, 8 октября. С Гансоном сегодня очень плохо.

Его самого беспокоит собственное состояние. Такого рода

беспокойство я замечаю у него впервые.

В 10 часов явились с острова Йорк с различными

коллекциями Элефсен и лапландец Муст.

3 часа дня. У Гансона рвота, что бы он ни съел. Врач неутомим

в своем уходе за ним, но состояние Гансона его явно озабочивает.

Остальным участникам экспедиции я поручил разного рода

работы вне дома.

Понедельник, 9 октября. Мы провели беспокойную ночь.

У Гансона все время возрастает одышка. Он жалуется на

чувство голода, однако не может удержать в себе проглоченное.

Много говорил со мною о родине и своих родных.

10 октября. Врач дежурил всю ночь. Время от времени он

дает Гансону лекарство. Я встретил его сегодня в

продовольственной кладовой, у ящика с медикаментами. Он рылся в какой-то

медицинской книге. Я спросил у него, что он думает о

состоянии Гансона.

— Если мне не удастся избавить его от повторной рвоты, то

положение станет серьезным,—сказал доктор.—Пищеварение

нарушено,—продолжал он,—виновата, быть может, слепая кишка.

После долгой зимы доктор сам имел нездоровый вид. Никогда

не забуду я тех минут, когда мы разговаривали с ним в тот день

в пристроенном к домику сарайчике,—не забуду его бледное

лицо, большие темные, выразительные глаза, в которых светило

беспокойство, седые волосы, падавшие на плечи (а, между тем,

ему едва исполнилось тридцать лет!).

5 часов вечера. Гансону хуже. У меня предчувствие, что мы

его потеряем. Врач все еще надеется его спасти.

Фоугнер поймал рыбу нового, до сих пор неизвестного вида.

Она имеет плоскую голову, длина которой в два раза превышает

ширину. Ее вытянутую морду образуют две длинные челюсти.

Носовые отверстия хорошо развиты и велики, голова занимает

почти треть всей длины тела.

Нижняя челюсть длиннее верхней. В нижней челюсти сидят