У Южного полюса

ощущали отсутствие одного из товарищей, ушедшего навеки.

Гансон лежал, укутанный почти до подбородка в норвежский

флаг. Выражение лица его было мягким и спокойным. Из-за

мороза черты лица не менялись. Лицо его было словно изваяно

из мрамора.

Все были в сборе, я выполнил обряд короткого богослужения.

После этого мы перенесли нашего мертвого друга под навес,

на мороз.

Когда в тот вечер мы собрались вместе в домике, горе от

утраты с новой силой охватило нас» Напрасно пытались мы успо

коить себя с помощью холодного голоса рассудка. Жара нашей

душевной боли не мог охладить и господствовавший кругом холод...

Этой ночью была ужасная погода. На следующий день

бушевал такой шторм, что вне помещения нельзя было находиться.

Поэтому мы вынуждены были отодвинуть день погребения Ган-

сона.

Ветер завывал, каменный дождь барабанил по крыше, а

Гансон тихо покоился под навесом, и ничего не доходило до

него.

И все же мы не считали, что можем его там оставлять одного.

Мы чувствовали потребность время от времени пойти и

взглянуть на него при свете фонаря. И в жилом помещении люди

говорили пониженным тоном, как бы боясь разбудить

спящего.

16-го я послал Берначчи и Ивенса вверх по склону мыса

с тем, чтобы вырыть могилу близ валуна. Ветер сдул снежный

покров с мыса, тем не менее рыть в твердом промерзшем грунте

из гальки и камней было невозможно. На следующий день они

захватили с собой динамит и с помощью взрыва сделали яму

глубиной свыше 5 футов.

Под слоем гальки в 1 фут и 6 дюймов они увидели пласт

льда, который являлся, бесспорно, частью бывшего ледника.

На старом леднике теперь лежал слой щебня. Он накапливался

здесь постепенно, по мере того как сильный юго-восточный ветер

сметал его с горного кряжа книзу.

Фоугнер и Колбек изготовили гроб.

18 октября в 6V2 часов вечера мы положили нашего мертвого

друга в сколоченный из досок гроб. Гроб поместили на сани,

поставленные возле домика.

Лапландцы попросили разрешения совершить отпевание.

Было трогательно смотреть на этих двух детей природы, когда они,

обнажив, несмотря на сильный мороз, головы, стояли там и

исполняли лапландские песнопения... Время от времени они

прерывали пение и обращались на своем родном языке к

бездыханному телу Гансона; по их щекам текли слезы.

Они испытывали большое удовлетворение от того, что им

было разрешено оказать Гансону последнюю честь, и, казалось,

несколько успокоились после этого.

Это хотя и необычное, но безыскусственное богослужение

оказало также и на остальных людей успокаивающее влияние.

Теперь нас оставалось только девять человек на большом

и пустынном континенте у Южного полюса.

Когда мы уменьшимся в числе до восьми человек? Кто

следующий разделит судьбу Гансона?

Вначале нам казалось просто непостижимым, что Гансон

впрямь умер. Все выглядело совсем по-иному, чем в случае чьей-

либо смерти в цивилизованном мире. Мы жили так близко, так

постоянно помогали, так хорошо знали друг друга—и смерть.

наступила спокойно и естественно, не сопровождаемая ни одной

из тех многих обрядностей которые делают сто^ь страшным

переход в иной мир в условиях цивилизации.

Гансон спал по-прежнему, застывший в своей

неподвижности, как статуя. Но в нашем маленьком лагере, отрезанном от

остального мира, после периода треволнений, связанных с

болезнью Гансона, от непосредственного соприкосновения со смертью

наступила теперь естественная реакция.

Доктор, который неутомимо дежурил и работал в последнее

время, погрузился опять в свое прежнее состояние. Он

замкнулся, стал нервозным, скупым на слова. Остальные

начали обращать чрезмерное внимание на свое здоровье.

Кто теперь на очереди?

20 октября Гансона похоронили.

Мы все собрались с утра перед лагерем, и я совершил

короткое богослужение. После этого я и Фоугнер положили

несколько засохших цветков на грудь Гансона. Это были лепестки,

которые Гансон получил от своей жены из Норвегии, когда мы

стояли в Тасмании. Затем заколотили гроб гвоздями,

привязали его к саням, покрыли норвежским флагом и приступили

к сво'ей трудной работе.

После шторма на полуострове осталось мало снега, поэтому

сани двигались медленно. Вокруг уже были сотни пингвинов.

Они устремлялись со всех сторон, чтобы стать свидетелями

необычайной процессии, приближавшейся к крутому мысу.

Мы тянули сани за веревки, прикрепленные к ним,

перекинув эти веревки через плечо.

Двигались мы как во сне. Пингвины в своем своеобразном

одеянии, с любопытством наблюдавшие за нами, казалось,

подчеркивали торжественность обряда.

Нам предстояла многочасовая, тяжелая, напряженная и

рискованная работа. По пути мы использовали каждый

покрытый снегом участок, чтобы облегчить свое продвижение вперед.

Временами сани и гроб с телом товарища повисали над

пропастью, тогда как мы сами лежали плашмя на скале, удерживая

веревки. Стоял сильный мороз, и пальцы, крепко сжимавшие

концы веревок, коченели.

Когда, наконец, втащили сани с гробом по откосу на высоту

900 футов, самое трудное осталось позади. После короткой

передышки продолжали свой путь по кучам гальки до того валуна,

где была приготовлена могила.

Я произнес у могилы краткую молитву и, закончив ее,