У Южного полюса

острые зубы хищника с направленными назад остриями. Спинка

ее темно-оливкового цвета, брюшко светлое. На голове имеются

темные пятна. Гансон рассматривал ее с большим интересом.

Бедняга! Он жалуется на то, что тело вышло из его

подчинения. С каким удовольствием вышел бы он сейчас на лед для

рыбной ловли.

Товарищи по экспедиции начали разговарить друг с другом

полушепотом—думаю, что они уже чуют надвигающуюся беду,

Сегодня я больше не сомневаюсь, что Гансон скоро умрет...

Врач сохраняет спокойствие. Когда он сидит около Гансона,

то внушает последнему уверенность в будущем. Однако потом

у доктора наступает упадок. По меньшей мере 48 часов он не

смыкал глаз. По моему настоянию он попытается сегодня ночью

немного поспать.

Среда, 11 октября. Состояние атмосферы, температура

воздуха и барометр указывают на приближение бури.

Сегодня видели коричневого поморника (Megalestris Mac-

cormicki).

Состояние Гансона сегодня резко ухудшилось, у него

непрерывная икота; внешний вид его, однако, неплохой. Силы

у Гансона еще настолько сохранились, что он может подняться

с постели и добраться до деревянного столика без посторонней

помощи.

Он проявил живой интерес, когда ему рассказывали о

пролетевшей коричневой чайке.

— Что ж,—сказал он,—близится весна, появятся съедобные

птичьи яйца, и я от них быстро поправлюсь. Досадно, что как

раз сейчас, когда я так охотно наблюдал бы прилетающих птиц,

я вынужден лежать.

Тут он вновь погрузился в печальное раздумье.

Я загрузил делами всех участников экспедиции. Все заняты

и кажутся спокойными. Никто ничего не говорит, но каждый

понимает, конечно, что с Гансоном дело обстоит плохо.

12 октября. Я дежурил сегодня около Гансона до пяти утра.

Доктор забрался на свою койку (она расположена над койкой

Гансона); ему удавалось время от времени задремать. Гансон

неспокоен; его мучит непрерывная судорожная икота.

Он так сильно потеет, что на подушку скатываются крупные

капли пота.

8 5 утра доктор сменил меня, расспросив сначала подробно

о состоянии Гансона ночью.

9 утра. Гансону стало как будто лучше. Доктор доволен его

пульсом.

12 часов. Гансон проявляет беспокойство. Состояние его,

по-видимому, улучшается. Он хочет есть, но в его желудке

ничто не удерживается.

Доктор решил, что у Гансона чрезмерная продукция

желудочного сока; он хочет провести операцию откачивания

излишней кислоты.

13 октября. Сегодня рано утром врач оперировал Гансона.

Путем прокола желудка с левой стороны он удалил избыточную

жидкость. Болей у Гансона после этого не было. Он стал

жаловаться лишь тогда, когда снова наступил приступ

сильной икоты.

— Мне теперь легче,—сказал Гансон спустя несколько

часов после операции.—Меня, наверно, делала больным избыточная

жидкость в желудке.

Врач, однако, считает, что эта операция была ни к чему. По

его мнению, не в порядке слепая кишка.

Теперь он делает Гансону частые уколы, которые его

успокаивают и в то же время стимулируют жизненные силы.

Гансон просит пощадить его и меньше колоть. Врач терпеливо

дежурит у постели больного и Ьремя от времени щупает его

пульс.

Все люди, за исключением врача и Фоугнера, которого я дал

ему в помощь, пошли отдыхать в сравнительно уютную большую

зеленую палатку.

Я сам попытаюсь немного отдохнуть в своем спальном мешке

между ящиками с продовольствием.

14 октября в 2 часа утра меня разбудил Фоугнер и сообщил,

что Гансон умирает и обязательно хочет перед смертью

поговорить со мной.

Войдя в домик, я нашел Гансона лежащим на койке; он

был спокоен и сохранял полное самообладание. Доктор сидел

на табурете возле него и уступил мне место, когда я вошел.

— С добрым утром,—произнес Гансон,—доктор сказал, что

мне осталось жить недолго. Слова его, конечно, оправдаются.

Я, собственно, был уже к этому почти подготовлен; к тому же

особенных болей я не испытываю, мучит меня только

постоянная икота. Жаль мне очень, что я не смогу довести до конца

свою работу; как раз теперь, когда весна не за горами, мне бы

особенно хотелось еще немного пожить. Много бывает дела,

когда появляются птицы.

Затем он спросил меня, как я думаю распределить лежащие

на нем обязанности после его смерти.

Я сказал, что поручу Фоугнеру коллекционирование и

подготовку препаратов морской фауны, а Ивенсу наблюдения над

птицами и тюленями, но что им нужно будет дать в помощь еще

кого-нибудь. Он слушал меня с большим интересом.

Затем он возобновил разговор:

— Скажи, друг, где вы меня похороните?

Я ответил:

— Там, где ты захочешь.

— Помнишь ли ты большой валун там, высоко на мысе Адэр?

В тысяче футов над уровнем моря. Мы были там как-то в

воскресенье полгода назад? Там, в сени большого камня, хотел бы

я лежать... Впрочем, нелегко ведь вырыть могилу в промерзшей

земле. Вы положите меня, верно, в гробу...

Я обещал ему, что все его желания будут в точности

выполнены.

Затем мы говорили о его доме и близких.

— Поверь мне, Борхгревинк,—сказал он,—когда мы в

начале экспедиции прощались с Христианией, я ощущал переход

к новому этапу сильней, чем сейчас, когда я навсегда расстаюсь

с этим миром! У меня такое чувство, будто я отправляюсь в

долгий, долгий путь. Ничего нет в смерти особенного. Я представлял