У каменных столбов Чарына

Я решил отдохнуть у развалин какого-то нехитрого сооружения, попавшегося на пути. От него остались только неровные саманные стены, да и те уже наполовину обрушились. Чтобы спрятаться от солнца, надо было сидеть, плотно прижавшись спиной к шершавой стене. Но это было намного приятней, чем шагать по раскаленной степи. Я сидел усталый, тупо поглядывая по сторонам, в голове путались вялые, невеселые мысли: «Где только не носит меня, и есть ли этому смысл и оправдание?»

— Худо тут! — сказали за моей спиной раз, другой и третий.

Так кричал удод. И я, как бы включившись в игру, то мысленно соглашался, то возражал ему.

— Худо тут! — говорил удод.

— Да, — соглашался я, — скучно, пыльно и жара нестерпимая…

Он снова произносил кратко, твердо и точно:

— Худо тут!

— А впрочем, — возражал я. — Небо синее… И речка близко, можно искупаться. Ты уж не прибедняйся…

Но удод усердно повторял одно и то же. Я подвинулся к краю стены и осторожно высунул голову. Удод сидел метрах в десяти на обломке стены, сверху круглом, как купол. Перед тем, как сказать свое «худо тут», он наклонял голову вниз, его тонкий изогнутый клюв почти касался лапок. В этот момент едва заметная волна прокатывалась от груди к горлу, и негромкий звук вырывался на волю, после чего голова снова вскидывалась вверх.

Удод токовал, призывал самку. По-разному токуют разные птицы. Очень бурно проходят брачные игры у тетеревов. Захлебываясь от азарта, косачи раздувают шеи, чертят крыльями по земле, сшибаются на виду у самок… Здесь же совсем не виделось страсти, призывы совершались в какой-то тщательной деловитостью, будто главное заключалось в том, чтобы правильно исполнить ритуал, не сбиться, а остальное — не так уж важно.

Неожиданно он замолчал. Я ждал, думал, что вот-вот возобновятся крики, но удод упорно молчал.

«Что же ты замолчал?» — обратился я мысленно к нему, ожидая продолжения песни. Но было тихо.

Я снова выглянул из-за стены… На куполе сидели две птицы. Пышные хохолки на головах, пронизанные солнцем, сияли как короны!

ЦАРСТВО КИСЕРТКЕ^[4]

Полоса белого песка тянется среди глинистой равнины мимо поселка Акеспе к самому морю. Это пустыня Малые Барсуки!

Теплым солнечным утром я иду по пескам. В руках у меня крючок на случай, если придется ловить змею, и длинный полотняный мешочек, куда ее можно посадить, на шее фотоаппарат — вид довольно необычный для этих мест. Наверное, по этой причине в отдалении идут, поглядывают на меня и перешептываются местные мальчишки. Объясняться мне с ними трудно — я плохо знаю казахский язык, они — русский. Им любопытно знать, с какой целью я иду по пескам, мне несколько неловко идти под обстрелом десятка пар внимательных глаз.

Вот я присел у куста астрагала — интересно, что это за комарики облепили его листья? Галлицы! Мой эскорт, замечаю краем глаза, устремляется галопом вперед и вот уже все сидят на бархане, переговариваются, усмехаются, обсуждая между собой мое поведение.

Вдруг один из них вскакивает и бежит по песку, размахивая руками:

— Кисертке! — несется крик. Так же неожиданно он останавливается и что-то рассматривает под ногами.

Теперь уже я в роли любопытного, подхожу, смотрю в то место, куда тычет пальцем паренек, повторен незнакомое для меня слово:

— Кисертке!

На песке вижу следы крупной ящерицы, внезапно пропадающие у треугольного углубления.

— Кисертке!

Я все равно ничего не могу понять. Тогда мальчишка сует в песок два пальца и вытаскивает за хвост крупную ящерицу. Агама? Нет! Ушастая круглоголовка! Но такая большая и толстая, каких мне видеть не доводилось.

— Дай мне? — прошу его и раскрываю свой мешок. Он кивает головой и бросает в мешок ящерицу.

Что тут началось! Все вскочили и бросились врассыпную! Мальчишки стремглав бегут по барханам, круто поворачивают, бросаются в стороны, сталкиваются… Через минуту-другую один за другим они возвращаются обратно. У каждого в руке ушастая круглоголовка.

— Кисертке! — протягивают ящериц мне. Я беру двух, больше мне нужно.

— Хватит, — говорю. — Болды…

На лицах мальчишек разочарование.

— Ладно, давайте, — соглашаюсь я, и ящерицы с шорохом сыплются в мешок. Интересно, сколько их можно поймать на таком небольшом участке? Ловцы снова разбегаются и опять несут круглоголовок.

— Болды!

Они, наконец, успокаиваются.

— Зачем? — спрашивает самый старший паренек, кивая на мешок. Я объясняю, как могу — надо фотографировать!

— Давай, фотографируй! — просит он и показывает на песок.

— Ну что ж, можно и здесь…

Я выпускаю ящерицу. Она не убегает, агрессивно распускает малиновые складки у рта, и вся голова ее превращается в страшную кровавую пасть. Она пугает и высоко подпрыгивает, стараясь схватить за палец. Ребята смеются. Был бы на месте круглоголовки безобидный водяной уж, — они бы разбежались. Уж — змея! Ящерица же, хоть и кусается побольнее ужа, им не страшна. Кисертке!