У каменных столбов Чарына

Любопытство ребят удовлетворено, и я больше не представляю для них интереса. Они разбредаются понемногу, некоторые вытаскивают из карманов рогатки и начинают охотиться за ящерицами. По уверенным движениям нетрудно догадаться, что такие развлечения для них привычны. Это меня очень огорчает. Уголок тут уникальный, вряд ли еще где водится столько ушастых круглоговок. Я, по крайней мере, не видел. Но если вот так с рогатками прогуливаться каждый день, то можно всех истребить.

— Не надо! — говорю я старшему. — Не надо стрелять ящериц! Кисертке!

Запас слов, понятных обеим сторонам, иссякает, и я только развожу руками.

Но он понимает меня, что-то кричит охотникам, те прячут рогатки.

Ребята уходят, и, когда они далеко и не могут видеть, я развязываю мешок, выбираю для съемок двух круглоголовок, остальных выпускаю. Одни из них бегут, задрав хвост, другие зарываются в песок, вибрируя телом, третьи принимают угрожающую позу и страшные «уши» их наливаются малиновым огнем. Но, наконец, все разбегаются, а я иду дальше. Уже довольно жарко и нигде не видно ни одной ящерицы. Но повсюду их следы. Много следов в песчаном царстве Кисертке.

КУПАНИЕ

Налетела стайка золотистых щурок и закружила над ущельем со своим характерным не то фырканьем, не то хрюканьем. Голоса щурок очень своеобразные, одни считают их приятными, другие — отвратительными, это, так сказать, дело вкуса. А вот окрашены эти птицы прямо-таки роскошно. В их оперении и желтый, и коричневый, и зеленый цвета.

Щурки покружились и полетели вниз по ручью.

И когда я уже забыл про них, сзади раздался плеск воды…

Оглядываюсь… Солнце висит низко, вот-вот скроется за пологой вершиной горы. Но все — и деревья, и трава, и глинистые обрывы — выглядит в этом вечернем освещении необычно. Над венчиками цветов сияют золотистые полукружья. Вода в ручье отливает тяжелым тусклым блеском, словно ртуть. И в этот ручей одна за другой, как яркие тропические бабочки, падают щурки. Ударившись о воду, они тяжело поднимаются, садятся на прибрежные кусты и отряхивают свое роскошное оперение. Потом снова бросаются в воду…

Там, где они купались, вспыхивала и гасла причудливой формы радуга. Я смотрел на щурок, на радугу и не мог наглядеться. Накупавшись вдоволь, они в последний раз отряхнулись и всей стаей полетели куда-то…

Я подошел к ручью и поднял забытое на траве изумрудно-зеленое перо…

КРЫЛАТЫЕ ТЕНИ

Над зеленью курчавых ив и серебристой джиды виднеется верх кирпичного строения. Это старая, давно брошенная насосная станция. Давно уже умолкли, износились и устарели ее насосы, не найти сейчас в зарослях тростника и кустарника тех полей или, может быть, огородов, на которые подавалась вода по проржавевшим трубам, а здание все стоит, как памятник добротности и прочности.

Берег реки покрыт невысоким тугайным лесом, далеко не девственным, а даже напротив, довольно жалким, изломанным, замусоренным. Но если смотреть издали с возвышенности, то лес вроде бы и прекрасен, и дик. Среди деревьев течет желтая река в желтых обрывистых берегах. А насосная похожа на замок или дворец…

Уже вечер, небо безоблачное, как почти всегда в этих местах. Закат сначала пылает ярко, потом тлеет, тускнеет, будто медленно покрывается сизым пеплом. Тишина… Славно так в этот вечерний час, хочется долго смотреть в гаснущее небо и неторопливо думать. И если бы не поломанные деревья, не обилие мусора на берегу реки, то был бы здесь благословенный край! Храм природы!

Появилась летучая мышь, прочертила кривую ломаную линию, упала и возникла вновь. Вот и вторая, и третья. И уже много их, стремительных призраков, внезапно устремляющихся то вверх, то вниз. Это остроухие ночницы. «Неужели, — приходит мысль, — все эти движения, что так радуют меня и волнуют, совершаются ночницами только для того, чтобы насытиться? И они даже не подозревают, как прекрасны их стремительные зигзаги в густо-красном небе?»

Ничего таинственного, в общем-то, нет. Все давно понятно и разгадано вплоть до известный каждому школьнику способности летучих мышей к эхолокации. И все-таки трепещущие в вечернем небе силуэты вызывают странные и волнующие мысли. Каждый раз смотрю на это, казалось бы, самое обычное для южных сумерек явление как на чудо. Вот живут же на свете необыкновенные существа: кружатся, мелькают, как тени, посылают тонкие, как уколы, звуки. И непонятно, почему так радостно видеть и слышать это…

А утром подходит Петр Егорыч.

— Ты мне поможешь? — говорит он. — Надо отловить и окольцевать остроухих ночниц.

Петр Егорыч специалист по летучим мышам, я ему немножко завидую. Очень интересная специальность.

— Конечно, помогу. С большим удовольствием!

Тогда Петр Егорыч поворачивается к чабану Максуту — юрта его стоит в полукилометре от нашего лагеря, и он частенько заезжает к нам на лошади.

— Вон тот унгур, — показывает Максут камчой на каменистый склон по ту сторону реки Боролдай. — Видишь? У входа дерево растет.

Говорит он на смешанном русско-казахском наречии.

— Вижу, вижу, — кивает Петр Егорыч.