У каменных столбов Чарына

За небольшим болотцем открылся вид на усадьбу егеря-соседа, заботливо огороженную выкрашенным в голубой цвет забором из штакетника. Из болотца с хрюканьем выскочили три огромные свиньи, обляпанные грязью, за ними, виляя задами, шагало целое отделение розовых вислоухих поросят. За штакетником гуляли куры: белые, пестрые, черные. Нигде не видел Василий Петрович такого скопища домашней птицы. У стены сарая на солнечной стороне важно восседали на толстом стволе поваленного дерева индюки. Высокий мужчина стоял перед индюками и взмахивал рукой, словно дирижировал оркестром.

— Здравствуйте, граждане индюки! — услышал Василий Петрович, подъезжая.

— Бурль, бурль, бурль! — кричали индюки, тряся головами с красными подбородками.

— Поздравляю вас с праздником!

— Бурль, бурль, бурль! — так же слаженно отвечали индюки.

«Что за праздник? — подумал Василий Петрович и усмехнулся. — Дурачится Клим!»

Смеясь, мужчина обернулся.

— Петрович! Заходи, сосед!

Когда Василий Петрович перешел на егерскую службу, его стали называть только по отечеству. Так уж по должности положено, что ли, думал он, или возрасту обязан? Он скоро привык к этому обращению и даже ощущать себя стал не Василием Петровичем, а Петровичем, что было вовсе не одно и то же. Там в городе был мастер Василий Петрович, к которому обращались по работе и по всякому другому делу, вплоть до того — что делать с пьяницей мужем? И он всегда, он обязательно принимал решение. Это был Василий Петрович! Петрович же мог говорить и двигаться не спеша, никто не ждал от него никаких срочных решений. Этот Петрович вызывал уважение, как человек проживший долгую жизнь, и в то же время беззлобную усмешку, одним словом, — Петрович…

— Из города ничего нет? — спросил Василий Петрович, слезая с коня.

— Ничего, — отвечал Клим.

— Что это ты индюками занялся? Или дела никакого нет?

— А видишь, как ладно отвечают, — засмеялся Клим.

На вид Климу лет тридцать пять. Лицо у него крепкое, обветренное, красное, чуть оплывшее, такая же крепкая в складках шея. Улыбается Клим простовато и как бы по-свойски, но за улыбкой угадывается что-то хитрое или самоуверенное. Себе на уме мужик.

Василий Петрович еще в городе думал о том егере, что живет на кордоне среди природы. Он думал о нем с почтением, он думал — у того егеря должны быть добрые глаза, добрые руки. Представлял себе, как с робостью впервые перешагнет порог его дома; он, конечно же, не поймет по своей грубости всех тонкостей его отношений с пернатым и звериным царством. Перепелка, или там соловей, поет, скажет тот, настоящий егерь, и скажет как-то иначе, чем, например он, Василий Петрович, мастер железных дел. «Но ведь я тоже человек, — думал Василий Петрович, — подучусь, пойму». Он пошел в книжный магазин, чтобы купить что-нибудь о природе, но ничего подходящего не подобрал.

— Мне, знаете, очень нужно, — сказал он. — Я егерь.

— Сходите на книжный рынок, — посоветовала ему молоденькая продавщица. — Там найдете!

В воскресенье он пошел на книжный базар. Книги здесь были очень дорогие, но все же были. И он купил себе несколько хороших книжек о животных. «Буду осваивать новое дело», — думал Василий Петрович.

Когда он впервые увидел егеря Клима, то, хоть и не подал вида и еще ничего не понял, но уже где-то в глубине души оскорбился и разочаровался. И уклад жизни егеря оказался значительно проще, чем он предполагал.

— Самое главное — устроиться с жильем! — говорил ему Клим, и его плутовская физиономия принимала выражение поучительной серьезности.

В этом была своя правда. Без хорошего жилья и подсобного хозяйства трудно жить в безлюдье, продуктов достать негде.

— От голода не пропадешь, — учил Клим, когда познакомились поближе. — Подстрелил пару кекликов — вот тебе суп или жаркое.

— Зимой-то подстрелю, а летом?

— Да кто ж тебе здесь контроль?

— Как? — удивился Василий Петрович, все еще думая, что Клим просто смеется над ним. — Да как же я подстрелю, когда у птицы может быть гнездо с яичками или маленькие птенчики?

— Сколько тебе пенсию платят, Петрович?

— Сто двадцать.

— Ну тогда, понятно… А как бы я прожил на свои восемьдесят, если бы не хозяйство?

— Да, пожалуй, трудновато… — говорил Василий Петрович, чувствуя себя просто Петровичем, и туго размышлял, наморщив лоб. Непривычный выходил разговор. — Если б хватало, я, может, тоже всю жизнь егерем был. Я природу очень люблю…

Клим молча курил, морщась от дыма и разгоняя его рукой.

— А дальше-то как будешь, дети подрастут? — спрашивал Василий Петрович.

— В город уеду! — отозвался Клим. — Поднакоплю деньжат, да уеду! Тоже пожить надо! Разве здесь жизнь? Только и мучаешься из-за скотины. Осенью продашь, кое-что выручишь… А сколько хлопот! Быки — те ладно, в горы угнал, там трава — сами нагуливаются. А птица, а свиньи, тут хоть как вертись — дня не хватит.

— Где же ты корм достаешь на такое хозяйство?

— Привозят, Петрович, — весело отозвался Клим, переходя на привычные темы. — Это можно! Хочешь, поговорю — тебе привезут… Да тебе ни к чему. На одну корову сам накосишь.