У каждого свой путь в Харад

А ей показалось – отшвырнул. Ей показалось, он вмиг возвел невидимую границу, перечеркивая близость, отгораживая себя от нее. А может, граница была и раньше и она никуда не исчезала на самом деле, а женщина ее просто не заметила?

Бушующая буквально только что в душе знойная буря, поднимавшая лавину чувств, налетела на северный ветер. Ни бури, ни жара – всего лишь упавший на лед слой песка.

Дарина едва слышно прерывисто вздохнула. Робко. И больше не пыталась приблизиться, чтобы отогреть свое вновь обретенное одиночество.

– Ольм… – Голос сбился и запутался среди тайн его глаз. – Они…То есть мы все… Тут ничего не меняется, ты и сам это видишь. Мы сопроводили тебя сюда, и дальнейших приказов не поступает. То есть как бы присягу свою мы ничем не нарушим, если постараемся вернуться обратно, поближе к Доноварру. А ты остаешься продолжать дипломатическую миссию, Латфор же берется обеспечить твою безопасность? Понимаешь ли, Ольм, мы решили больше не ждать. Завтра мы уезжаем. Обратно. То есть не обратно в Ольмхольм, а пока что в Харад. А может, даже не сразу в Харад, Годэ ведь на болотах остался. А уже оттуда думаем пробиваться…

Принц молча рассматривал лепнину на потолке латфорского замка на протяжении всего ее сбивчивого монолога. Потом улыбнулся одними уголками губ и, медленно перекатившись на бок, повернулся к Дарине. Потянулся, заползая под простыню, и резко снова вынырнул обратно. Его рука легла на ее щеку, большой палец нежно гладил скулу на осунувшемся худом лице. Он смотрел достаточно долго, чтобы Дарина успела забыть о важности сказанного, и самым важным для нее стали его лучистые, невероятно красивые глаза.

И она умудрилась в сотый раз вновь поймать себя на мысли, что любит его. И в сотый же раз проклясть себя за столь странные мысли. Не соответствующие ни времени, ни их положению.

Потом Ольмар вдруг резко подался вперед и поцеловал девушку куда-то под глаз.

Легко-легко.

– Я еду с вами.

Латфорское утро имеет несколько особенностей. Рассказывать о них ни латфорцы, ни гости города не любят. Горожане – потому что для них это привычное дело, а приезжие боятся, что, если начнут распространяться на эту тему, им все равно никто не поверит или, что значительно хуже, поднимут на смех.

Каждый путешественник, просыпавшийся в Латфоре хотя бы два раза подряд, безусловно замечал, что на рассвете начинается истошное кудахтанье кур и заливистый лай дворовых собак. Создавалось впечатление, будто все имевшие счастье жить в Латфоре куры разом, как одна, в течение получаса бесперебойно несли яйца, а псы оповещали об этом своих хозяев.

На второе утро разбуженный человек задавался естественным вопросом: откуда в древнем городе с чистыми мощеными улочками, изящными фасадами двух- и трехэтажных каменных домов могут вообще взяться куры, да еще в таком количестве, чтобы произвести столько шума? Потом страдалец начинал вспоминать, видел ли он хотя бы одну несушку на улице. И мучимый поисками ответов на эти вопросы, он ворочался с боку на бок, отгоняя последний сон. Вновь заснуть, признав источником шума невидимых птиц, мог далеко не каждый. А так как разгуливающих по Латфору кур никто собственными глазами никогда не видел, то и признаться в том, что они были услышаны, тоже никто не решался.

Ну кому понравится выглядеть идиотом в таком претенциозном городе?

На третье утро каждый нормальный человек, предчувствуя сквозь сон скорое наступление хаоса, загодя прятал голову под подушку. И избавлялся тем самым и от шума, и от ненужных мыслей.

Осторожный стук в дверь долго не мог прорваться сквозь пух перины.

Ольм заворчал и прижал подушку к ушам обеими руками. Однако это не помогло. Стучавший был настойчив настолько же, насколько уважителен. Стук не прекращался.

Рядом жалобно застонала Дарина, прячась от навязчивых звуков как можно глубже в слои покрывал.

Ольм сел. Попытался стряхнуть недосып резким взмахом головы. Непослушным голосом произнес обычно повелительное:

– Войдите…

На пороге возник, белея напыщенной важностью парика, лакей. Голос его был тоже каким-то странным. Возможно, и для него утро тоже было необычно ранним, а возможно, он просто простыл, стоя на страже у дверей полных сквозняков дворцовых коридоров. Так или иначе, но лакей проскрипел:

– Шестнадцатидневный траур окончен. – Он поперхнулся. Сделал паузу, изо всех сил сдерживая подступающий кашель. Пауза, на его взгляд, видимо, пришлась к месту. Поэтому он выдержал ее еще немного, уже после того как приступ кашля был подавлен. Для пущей важности. И уже нараспев продолжал: – Его величество князь Иорет IX, владетель Латфора, прямой потомок их величества Иорета I, прозванного Мудрым, к несчастью, оставившего нас восемьсот лет назад и почившего в Бозе, ожидает вас в своих покоях.