У каждого своя война

Сияли начищенные сапоги, сверкали серебряные капитанские погоны. На груди было тесно от орденов и медалей, как у маршала Жукова. Ух, какой красивый был тогда Милкин отец! Какая обворожительная всепобеждающая улыбка мужика, воина, защитника и друга! Бабы всех времен небось с ума сходят по таким мужикам! Какие красивые у него были глаза, сильные губы, чистый, высокий лоб, густые темные кудри, и от всего его вида исходило спокойствие и сокрушительная сила. Прикусив губу, Робка смотрел на фотографию и теперь еще больше боялся взглянуть на бывшего капитана-танкиста с обгоревшим, изуродованным лицом.

- Что в дверях стоишь, Роберт, — вдруг сказал отец, будто он был зрячий и все видел. — Входи давай.

Робка неуверенно вошел в комнату и опять остановился, снова взгляд его властно притянула фотография.

Как же так может случиться, чтобы…

- Милка, — опять спросил отец, — зачем тебе этот пацан нужен?

- Ну хватит, папка, выпил, что ли? — беззлобно проговорила Милка и заулыбалась, глянув на Робку. — Спать ложись.

- Не-ет, ты мне ответь, — тоже повеселевшим голосом сказал отец. — Зачем ты ему голову дуришь? Ты у меня в мать пошла, а Маша мне голову знаешь как дурила?

- Любовь у нас, понятно? Или ты не знаешь, что это такое? — игриво спрашивала Милка. Она отнесла сапоги и портянки к двери, взглянула Робке в глаза, вдруг поцеловала быстро в губы, потом озорно показала язык и закончила: — Люблю я его, папка... Вот взяла и влюбилась…

- Это мне понятно, — сказал весело отец. — Непонятно, что дальше?

- Поживем — увидим. — Милка все так же пристально смотрела Робке в глаза. — Ты не думай, папка, я не дурачусь — я серьезно.…

- У тебя отец есть, Роберт? — спросил отец

Милки.

- Есть... — помедлив, ответил Робка.

- Воевал?

- Да... танкистом был.

- Ух ты! Здорово! — обрадовался Милкин отец. — У кого воевал?

- Не знаю точно... Кажется, в армии Рыбалко.

- Ух ты-ы! — Отец хлопнул себя ладонью по колену. — И я у Рыбалко! Как фамилия? Звание какое?

- Капитан Крохин.

- Не припомню что-то... — Милкин отец пожевал губами, видимо, перебирая в памяти фронтовых друзей. — Ну, капитанов в армии тьма-тьмущая... Ты меня с ним познакомишь, слышь, Роберт? Нам есть что вспомнить... — Улыбка, возникшая на его изуродованном лице, была светлой и печальной, и лицо уже не казалось таким страшным.

Робка хотел что-то сказать, но Милка взглянула на него, приложила палец к губам, умоляя молчать. И Робка промолчал. Но отцу хотелось поговорить, он разволновался:

- Нам повезло на войне, Роберт... Мы хоть живые пришли…

- Мой отец не пришел, — ответил Робка и опять взглянул на фотографию, висевшую в простенке между окон.

- Погиб? Когда? Где? — встревожился отец Милки.

- Нет. Пропал без вести…

- Н-да-а... — вздохнул печально он. — И таких тьма-тьмущая... А может, в танке сгорел и не нашли…

Там ведь знаешь как — с костями сгорали, один пепел и оставался... как в аду... Мать-то ждет небось?

- Ждет.

- Молодец. Жаль женщину, а — молодец. Значит, любила по-настоящему. И тебя, значит, любит... Ты на отца похож или на мать?

- Не знаю. Мать говорит, что на отца. — Робка говорил и чувствовал, как в глазах набухают слезы и он сейчас заплачет. Милка это понимала и, с состраданием глядя на Робку, сказала:

- Ну хватит, пап, старое-то бередить.

- Для кого, Милка, старое, а для кого — до конца жизни сегодняшнее... Раз без вести пропал, стало быть, нужно ждать. Сам-то ждешь?

- Жду…

- Молодец. Жизнь, Роберт, такие фокусы выкидывает — ни одному писателю не сочинить. Глядишь, и явится домой живой и здоровый, пьяный и нос в табаке и грудь в медалях! — и Милкин отец гулко рассмеялся, сразу посерьезнел. -- Ты извини... Ты, слышь, жди! Всем назло жди! — Он встал, прихватив свою тонкую тросточку, и пошел к постеленной кровати, но тросточкой по полу не постукивал, видно, знал в этой комнате все наизусть.

Милка вытолкнула Робку за дверь, шепнула:

- Подожди, я сейчас…

Робка стоял в темном коридоре и беззвучно плакал, растирая ладонью слезы по щекам. Впервые, может быть, за всю жизнь он так остро почувствовал, что отца нет и никогда он не вернется, а где его могила, один Бог ведает. И конечно, его отец был вот такой же, как отец Милки, сидящий на башне танка, смеющийся, сильный и красивый, вся грудь в орденах и медалях…

И была потом первая в жизни Робки ночь с девушкой. Он видел в темноте ее глаза, лицо, он чувствовал, как замирает и обрывается сердце, падает в пропасть и у пропасти этой нет дна.

- Робочка... Роберт, — шептала Милка. — Любимый ты мой... хороший мой, счастье мое... самое, самое большое счастье…

Маленький ночничок светил в головах на тумбочке.

Волосы Милки, рассыпавшиеся по подушке, отливали чистым золотом. Они лежали, обнявшись, изнемогшие, мокрые и умиротворенные. Милка перебирала в пальцах прядки его волос, спросила задумчиво:

- А почему тебя Робертом назвали?