У каждого своя война

- Видать, с бабами все зубы-то порастерял?

- С вами не только зубы, с вами кой-чего и посерьезнее потерять можно, — коротко гоготнул Иван Белобок.

- Что, неужто потерял? — Люба притворно испугалась, указав рукой на низ живота. — Ой, Ваня-а, как же ты теперь будешь-то, бедный! Последняя отрада…

Грузчики, таскавшие мешки, взорвались хохотом, эдакое жизнерадостное жеребячье ржание. Иван Белобок смутился, но всего лишь на секунду, затем прижал к прутьям решетки белое от сахарной пудры лицо:

- Любаша, слышь, я стих сочинил... Вот послушай-ка... — он вновь осветил все вокруг блеском никелированных зубов. Люба знала, что зубы Иван Белобок потерял на фронте — воевал в Заполярье, и цинга съела роскошные белые, как яблоневый цвет, зубы молодого парня.

- Что это тебя на стихи потянуло? От недоедания? Или с перепою?

Грузчики опять заржали. Но Иван Белобок посерьезнел, стал декламировать нараспев. Это была бесстыжая частушка:

Я жену себе нашел на Кольском полуострове,
Сиси есть, и пися есть, ну и слава, господи!

И снова раздался дружный смех, смеялись даже те, кто, согнувшись, тащил к выходу из клетки-секции тяжелые семидесятипятки. Люба тоже улыбнулась из вежливости, потом поманила пальцем Ивана Белобока и проорала ему в ухо так, что услышали даже грузчики во дворе:

Не ходите девки в баню,
Там сейчас купают Ваню!
Окунают в купорос,
Чтоб у Вани больше рос!

И вновь все давились от хохота, а раззадоренный Иван Белобок скреб в затылке и наконец наскреб, запел, притопывая большущей ножищей — на ней был навернут чуть ли не метр пыльных, в сахаре, портянок, обута нога была в галошу. Двое грузчиков, проходивших с мешками на спинах, остановились и, не бросая мешков, слушали, высунув языки от удовольствия. А Ваня Белобок неистово пел:

Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у б...дей!
Почему они не вьются
У порядочных людей!

И туг уже несколько грузчиков хором подхватили:

Потому что у б...дей денег есть на бигудей,
А у порядочных людей все уходит на б...лей!

И теперь стоял такой хохот, что у многих слезы выступили на глазах, они охали, качали головами. К Любе на помощь прибежали несколько работниц. Верка Молчанова зашептала ей что-то на ухо. Люба коротко рассмеялась и запела звонко:

Спит Розита и не чует,
Что на ней моряк ночует!
Вот пробудится Розита
И прогонит паразита!

Иван Белобок тут же ответил, покрывая смех отчаянным голосом:

В городе Калязине наших девок сглазили!
Если б их не сглазили, мы бы с них не слазили!

Люба тоже не давала опомниться Белобоку и хохочущим грузчикам, выпалила скороговоркой, а последние две строчки подхватили сбежавшиеся работницы:

На дворе стоит туман, сушится пеленка!
Вся любовь твоя обман, окромя ребенка!

Конец веселью положил бригадир грузчиков. Он хоть и посмеивался в усы, но сделал свирепое выражение лица, рявкнул:

- Театр устроили, мать вашу! Два пустых фургона подъехали — кто загружать будет?!

Грузчики послушно забегали, хотя все еще посмеивались, вспоминая лихие частушки, бормотали:

- Ну, Любка, ну, заводная баба…

- А то! С такой не соскучишься!

- Кончай, Любаш, ребят моих накручивать, — усмехаясь, бригадир подошел к решетке, с удовольствием окинул взглядом ладную фигуру Любы в белом халатике до колен, стройные ноги, белую косынку на светлых кудрях.

- А они у тебя что, ишаки рабочие? — усмехнулась Люба.

- Да они после этих частушек загудят на неделю — я их с милицией не найду!

- Э-эх, бригадир! — подмигнула Люба и запела, уходя в цех:

Из колодца вода льется, в желобочке точится!
Как бы плохо ни жилося, а целоваться хочется!