У кладезя бездны

Понять эту интригу мне помешала война. Страшная, перекорежившая мир за девяносто часов война - из-за которой я все еще здесь и скорее всего - буду признан негодным к военной службе. А так - все просто. Все настолько просто - что даже становится обидно, как все просто. Мы, мужчины, привыкшие к войне за государственные секреты, за ослабление и разрушение - или наоборот возвышение Империй - в какой-то момент оказываемся совершенно беспомощными перед милой женской интригой.

Как думаете, тогда, в Берлине, в посольстве на Унтер-ден-Линден - для чего Ксения предложила пройти в пузырь, в защищенную от прослушивания комнату? Правильно, для того, чтобы никто не мог ее и меня подслушать. А кому - надо было это подслушивать - не задавались вопросом? И что - они должны были услышать?

Для того, чтобы понимать эту интригу, ту, что затеяла Ксения Александровна Романова - нужно понимать различия в мужской системе ценностей и женской системе ценностей. Мы, мужчины - играем в некоей условной системе координат. Для кого-то это армия, для кого-то полиция, для кого-то частное дело, для кого-то - государство в целом... посольство... не важно, в общем. А вот женщины - играют в одной, но вечной и древней как мир системе, называемой "отношения между мужчиной и женщиной". Законные, морганатические, совсем незаконные - не важно. Важно то, что в этой системе они переигрывают нас напрочь.

Для нас, мужчин - определяющими являются условные ценности. Закон, воинский и флотский устав, должностная инструкция. За передачу секретной информации противнику полагается смертная казнь за измену, в то время как за убийство человека - смертной казни нет, она отменена. Это отражает наш, мужской мир и наши правила игры - условные ценности в наших глазах выше настоящих, безопасность Империи - выше жизни человека. А вот у женщин - есть только одна форма предательства - зато безотказная и тоже вечная. Кто с кем спал.

Все еще не догадываетесь?

- Да как не догадаться... - сказал я - белыми же нитками шито...

Ксения ничего не ответила

- Скажи мне одну вещь... Ну, хорошо, я тебе в принципе то чужой человек, хотя и отец твоего ребенка. Но Николай - ведь твой родной брат. Тебе совсем наплевать на него, или как? Тебе наплевать на то, что ему может быть больно... неприятно... что он мог застрелить кого-то... или, упаси Господь сам застрелиться? Неужели все равно?

Лицо Ксении менялось на глазах - она поджала губы, глаза холодно и непреклонно смотрели на меня

- Перестань... Какие же вы все таки глупые... Николай горевал ровно две недели. После чего нашел себе новую пассию. Выигравшую несколько конкурсов красоты и гораздо менее опасную, чем эта дрянь. И ты в Бейруте... когда нашел эту... недолго обо мне помнил. Вы все - одинаковые, вам наплевать с кем. Это мы - ждем у окна и размазываем макияж по платку...

Николай, Николай...

Николай был неплохим человеком... даже хорошим. Как друг - он готов был порвать за тебя, я это не просто так говорю. Но у него была одна очень неприятная черта характера. Почему то в нем - было очень сильное желание быть победителем. Во всем. Что в большом, что в малом. Только победителем - второе место для него не существовало, он с десяти лет говорил, что второй - это король проигравших. И запретов для него - тоже не существовало...

Потому он спал со всеми дамами, до которых мог дотянуться. Предпочитая, прежде всего тех, которые заняты или недоступны по любой причине. В том числе - и с дамами, принадлежащими его друзьям. Это не было проявлением неуважения или предательством... просто он так самоутверждался. Не знаю, зачем ему было нужно самоутверждаться именно таким способом - но так было, каждая женщина, до которой он все-таки добрался - это для него была маленькая победа. Маленькая - но победа, а сама женщина его мало интересовала. Вот почему - у Николая развалился, превратился в обгоревшие руины брак. В Америке так не принято, чтобы супруг постоянно, раз за разом ходил налево...

Да и у нас, в общем-то, не принято...

Своего первенца - Люнетта родила в сентябре две тысячи третьего года, как раз через девять месяцев после того самого, проклятого Рождественского бала. Я - уехал из Тегерана весной две тысячи третьего, направляясь в Америку и бросив Люнетту - получается, поступил как подонок. Николай же - забрал ее сразу и даже не задал ни единого вопроса относительно ребенка.

Свинья ты, поросенок... Не поросенок - а именно свинья!