У красных ворот

— Теперь уже нет, Леля. Знаешь, кого мне напоминает Федя? Наших с тобою сверстников, которые в начале двадцатых годов приходили с фронтов гражданской войны в вузы. Буденовка, гимнастерка с «разговорами», обмотки на ногах, порой длинная солдатская шинель — все их имущество. Зато была чистота помысла — выучиться! Понимали: неученый построить социализм не сможет. Некоторые пытались овладеть наукой кавалерийским наскоком. Не получилось. А вот другие, особенно упорные, основательные, становились, как тогда говорили, красными спецами.

— Значит, Федор, по-твоему, упорный и основательный, — сказала Елена Анатольевна.

— И человек чистых помыслов, — добавил Иона Захарович.

…Прошло два дня после визита Федора. Они с Любой встретились у памятника героям русско-турецкой войны, что стоит в начале сквера, спускающегося к площади Ногина.

Шел девятый час вечера. Уставший за день город постепенно стихал, отходил к ночи. В этой его части — она составляла деловые кварталы и входила в сердцевину столицы — было довольно пустынно. Изредка сигналили машины, погромыхивал трамвай.

Люба и Федор пошли по скверу к площади. Шуршали листья под ногами, встречались редкие прохожие. Молодые люди сели на скамейку.

Люба сказала:

— Ты понравился родителям. Папа говорит, что ты настоящий. А он очень точно улавливает суть в человеке. Это уже не раз проверено. Мама может и ошибаться. Она немного восторженная…

— Елена Анатольевна не согласна с отцом?

— Нет, мама того же мнения.

— Любочка… Ты понимаешь… — Федор судорожно глотнул. — Я очень радый. — Он нашел ее руку и сильно сжал: — Таки люди, таки люди… Без чванства. Простые и благородные…

— Федя, — сказала Люба тихо, — оказывается, ты тоже можешь восторгаться, как моя мама.

Федор сильно сцепил пальцы, хрустнул ими:

— А ты знаешь шо?

Люба пожала плечами, хотя чувствовала, о чем он будет говорить, и ждала этого.

— Понимаешь, Любочка, я, конечно, можно сказать, з села. Ну какой Ахтырка город. А ты городская, умница, красавица. Не ровня мне. У тебя родители вон какие. Интеллигенция… А у меня отец кузнецом работает, мать — санитаркой в больнице. Люди простые. К чему я все это? Была у меня мечта, по-украински мрия. Красивое слово, да? Не смейся только, каждый человек может мечтать. В общем, хотел на тебе жениться.

— Мне не до смеха, Федя.

Люба сидела на скамейке, обхватив себя руками. Ей было знобко.

— Да, Любочка, — продолжал Федор, крепко сжав пальцами край скамейки. Он смотрел перед собой. — А как побув у тебя дома, понял, что не по себе дерево рублю. Правильно сказал Витька Лазарев. Хотя, может, я и понравился твоим батькам.

— Зачем ты себя унижаешь, Федя?

— Ну, в общем, Любочка, я откровенно все. Чтоб подумала и потом не сказала: «Зря время теряла».

— Не скажу я так, Феденька.

— Любочка! — и Федор рывком придвинулся к ней, обнял, поцеловал впервые за время знакомства.

…Люба и Федор зарегистрировали свой брак через месяц в тесной комнатушке загса. Все в ней было убого: канцелярский однотумбовый стол, обшарпанный деревянный шкаф с чернильной кляксой на дверце. Молодая женщина, худая, скуластая, с обиженно поджатыми губами, молча взяла у них паспорта, поставила в них штампы, вписала туда необходимое тонкой ручкой с деревянной державкой, то и дело макая перо в четырехгранную громоздкую стеклянную чернильницу. Потом промокнула написанное пресс-папье и подала их уже супругам Гречанным.

В штампе стояло: 11 ноября 1948 года.

Молодые постеснялись тут же поцеловаться и сделали это в коридоре.

— Поздравляю, Любочка!

— Поздравляю, Феденька!

Они вышли на Садовое кольцо и на троллейбусе доехали до Красных ворот.

Дома прямо в прихожей их встретили родители. Отец и мать Федора — невысокие, полные, чем-то похожие друг на друга. По поводу свадьбы сына были одеты в национальные платья. На Оксане Федоровне — белая кофта без воротника, расшитая спереди узором, прикрытым разноцветными монистами, черная бархатная жилетка поверх кофты, домотканая красная холщовая юбка и такого же цвета сапожки на высоких каблуках; на отце, Тарасе Степановиче, бритоголовом, с висячими усами, — тоже белая, без воротника, вышитая рубаха, синие шаровары, заправленные в черные сапоги. Казалось, в квартире появились актеры, которым некогда было переодеться после спектакля.

Родители Любы стояли позади, улыбались.

Оксана Федоровна всплеснула руками, заплакала:

— Диточки мои риднесиньки!

Сначала она обняла и поцеловала сына, потом Любу; сняла со своего пальца золотое кольцо и надела на Любин:

— Яка ж ты гарна, дочка!

Подошел Тарас Степанович:

— Поздравляю тебя, Федор, поздравляю, Люба. — Каждого обнял и поцеловал в щеку и тоже надел золотое кольцо на палец сына.

Елена Анатольевна взяла руки Любы и Федора и с чувством пожелала:

— Живите, милые, долго, долго и счастливо. — Она поочередно приложилась своей щекой к щеке дочери и зятя.

А Иона Захарович, обхватив их за плечи и придвинув вплотную друг к другу, сказал:

— Теперь вы единое целое. Совет вам и любовь.