У красных ворот

А они, единственные и неповторимые на этой улице, в этом городе, во всем мире, перешли на противоположную сторону, не спеша миновали памятник Пушкину и сели в трамвай маршрута А. Трамвай покатился по Бульварному кольцу, ворчливо позванивая, когда его путь пересекали беспечные прохожие или транспорт.

Люба и Федор стояли на задней площадке и молча смотрели на убегающие назад рельсы. Перед этим они перебросились несколькими фразами о картине — музыкально-танцевальном пустячке, из тех, которые забываются вскоре после выхода из кинотеатра.

Люба неожиданно повернулась к Федору и сказала:

— Мы приглашаем тебя к нам.

Они перешли на «ты» как-то незаметно, само собой. Люба не зря сказала: «Мы приглашаем».

В семье Любы ее поклонники приглашались домой. Эта традиция шла из детства. Родители — Иона Захарович и Елена Анатольевна — хотели видеть ее товарищей, а потом поклонников. Категоричность в родительских суждениях относительно того, с кем дружить, исключалась. Кандидатуры обсуждались на семейных беседах. Голос каждого члена семьи считался равноправным.

Федор облизнул губы, поднял фуражку, провел пятерней по лбу и волосам. Люба почувствовала его волнение.

— Невдобно, — сказал он, смотря в сторону.

— Вполне вдобно, — в тон ему повторила Люба.

Они помолчали.

— Что тебя стесняет? — спросила она.

— А в чем я пойду? — Бачишь, що у меня за одяг! — сказал Федор.

— Какой одяг?

— Ну, по-русски — одежда. Разве можно в перший раз перед твоими батьками в таком виде появляться?

Под «видом» Федор подразумевал свою шинель, китель, галифе и сапоги, которые он носил несменяемо. Другой одежды у него не было.

Люба взяла его за руку.

— Федя, зря ты беспокоишься. У нас не по одежке встречают, — сказала мягко она.

…В холодное и ясное октябрьское воскресенье Федор вышел из вестибюля метро «Красные ворота». Увидел серую глыбу семиэтажного дома, построенного в конце двадцатых годов в конструктивистском стиле. Только переплеты окон оживляли фасад. Федор остановился в нерешительности, глубоко засунув руки в карманы шинели. Он был подавлен, сомневался, входить ли в подворотню. Ее прямоугольник чернел невдалеке. Казалось, что там, за фасадом, под стать ему мрачные, твердокаменные люди. Конечно, Люба — исключение, а вот родители…

Да, какие они? Люба, правда, говорила: простые, умные, добрые, одним словом, интеллигентные. И все же Федора одолевала робость. Первый раз за свою жизнь в столице он вот-вот переступит порог московской квартиры. К тому же его смущала непритязательность собственной одежды, хотя Люба и заверяла, что в их доме не одежда красит человека, а наоборот.

Больше же всего боялся Федор, что родители могут принять его за афериста: мол, хочет человек на Любе жениться и остаться в Москве. А ведь он, честное слово, с радостью увез бы Любу в Ахтырку. Сдалась ему эта Москва!

«Ни, не може цього буты, — внезапно подумал Федор, — Люба, вона не така, щоб людину пидвэсты. Ни!»

Через темную арку он вошел в большой двор. В центре двора был разбит палисадник, замкнутый с четырех сторон стенами дома, двери подъездов выходили во двор. По сторонам палисадника стояли липы, кусты сирени с пожухлой листвой на них, бегали и кричали дети.

В подъезде был слышен гул работающего лифта, Федор поднялся на второй этаж. Нашел квартиру под номером 46. Почему-то проверил, все ли пуговицы застегнуты на шинели, невольно стал по стойке смирно и позвонил.

Дверь отошла внутрь, и из сумрака прихожей к Федору приблизилась Люба в белой кофточке и темной плиссированной юбке.

— Пришел! Здравствуй! Ну заходи, заходи… Мы ждем тебя.

Федор шагнул в переднюю.

— Здравствуй, Любочка! — он вынул правую руку из кармана. Пальцы держали продолговатую коробочку. — Духи «Кармен». Мой подарок.

— Федя, я тронута, очень… Ты раздевайся, не робей, пожалуйста. У нас заочно к тебе все хорошо относятся.

Федор снял шинель, повесил ее на вешалку. Потом, захватив пальцами край кителя, потянул его вниз, одернул рукава.

— Куда теперь?

В довольно просторную переднюю выходили четыре двери кремового цвета с застекленной верхней половиной. Люба открыла крайнюю правую дверь и вошла в комнату, за ней двинулся Федор.

В большой комнате у обеденного стола, стоящего посередине, сидели родители Любы. Их лица были обращены к двери. Любин отец откинулся на спинку стула, нога положена за ногу, левая рука прижата к столу, большой палец другой — засунут за жилетку. Крупная голова с зачесанными назад темными с проседью волосами чуть отведена назад, лопатка бороды выступает вперед. В его позе была категоричность и в то же время доброжелательность, она исходила из ясных серых глаз за толстыми стеклами пенсне.

Мать будто бы и не сидела, а парила над стулом. Держалась прямо, с непринужденным изяществом, легкая и женственная в мягких складках платья, зелено-голубоватый цвет которого сочетался с ее светло-бронзовыми волосами, забранными сзади в большой узел. Она улыбалась Федору открыто, приветливо.

— День добрый, — сказал гость, остановившись недалеко от двери.

Родители встали и пошли к нему. Он сделал шаг навстречу и протянул руку Любиному отцу.