У кромки воды

Когда я дошла до последней открытки, то увидела, что на ней изображен также и обнаженный мужчина, прижавшийся к женщине сзади и обхвативший ладонями ее грудь; тут мне стало стыдно, и я поспешила избавиться от открыток. Я выдвинула ящик прикроватной тумбочки и заметила в нем пакетик с надписью «Пехотное профилактическое». Я всегда думала, что профилактическими бывают зубные щетки, но когда прочла слова «для предотвращения венерических заболеваний», поняла, что это нечто совершенно иное. Бросив открытки в ящик, я его задвинула. Я не хотела больше ничего узнать о Хэнке и была рада, что закончила с его комнатой.

Для того чтобы войти в следующую, мне пришлось собраться: я боялась узнать что-нибудь и об Эллисе.

И хотя я думала, что готова ко всему, я ошибалась. Открыв дверь Эллиса, я замерла на месте, совершенно остолбенев. Казалось, что в комнате взорвалась бомба. Самая разная одежда, в том числе и белье, была раскидана повсюду: свисала с изголовья кровати, со спинки стула, даже с каминного сервитера. Вещи лежали кучами по углам, под кроватью и даже посреди комнаты. Ботинки, туалетные принадлежности и прочие мелочи валялись по всем углам, а единственным, что добралось до комода, оказался тапочек.

Я не могла представить, как Эллису удалось привести комнату в такое состояние. А потом, ощутив прилив тошноты, поняла, что он сделал это нарочно.

Я все поняла: каждый раз, обнаруживая, что его вещи так и не разобрали, Эллис вносил новый вклад, вытаскивая из чемоданов и разбрасывая горстями то, что попадалось под руку – и пинал брошенное, когда оно падало на пол. Иначе как было объяснить торчащую из ботинка зубную щетку или помаду для волос и расческу, лежавшие под окном? Это было грубо, по-детски, разрушительно – и это меня пугало.

Я начала из дальнего угла и пошла к двери. Другого способа справиться с таким беспорядком и не впасть в отчаяние я не придумала.

Открыв верхний ящик комода, я нашла фотографию Хэнка и Эллиса: они стояли на пляже в Бар-Харборе, небрежно обняв друг друга за плечи и улыбаясь на солнце. Под ней лежала фотография одного Хэнка – без рубашки, на палубе яхты, упершегося руками в бока. Его грудь блестела, на руках и плечах проступали мускулы, и он озорно улыбался тому, кто держал камеру. Моей фотографии не было, хотя я в то время должна была быть неподалеку.

В следующем ящике я обнаружила несколько платков с монограммой, свернутых мешочками. Я развернула их и насчитала больше сотни своих таблеток. Тогда я снова свернула платки и положила их обратно. Я не хотела, чтобы Эллис подумал, что таблетки взяла Анна или Мэг.

Раньше я запирала свою дверь только на ночь, но теперь решила держать ее на замке и днем. Мне хотелось посмотреть, за какой срок он израсходует такую уйму таблеток.

Я гадала, видел ли кто-нибудь, кроме Анны, в каком состоянии комнаты Хэнка и Эллиса; и надеялась, что нет. Можно было представить, что бы о них и заодно обо мне стали думать.

Они оба, вернувшись, увидят, что их вещи разложены, и ни на секунду не задумаются о том, что видел или подумал тот, кто эти вещи убирал. Они вообще не задумаются об этом человеке, разве что почувствуют, что одержали победу.

Хотя сама я разобрала багаж спустя всего пару дней, мне было стыдно при мысли, сколько всего я принимала как само собой разумеющееся. Интересно, как там Эмили? Мне захотелось, чтобы она знала, как я благодарна ей за то, что она для меня делала все эти годы. Я могла себе представить, насколько непросто быть горничной Эдит Стоун Хайд в настоящий момент.

Закончив с комнатами, я постелила покрывала, закрыла окна и поставила рамы для затемнения, а потом сунула несколько пар шелковых чулок из своих личных запасов в верхний ящик комода Мэг.

Глава 22

Когда я вернулась в кухню, Анна посмотрела на меня с удивлением.

– Не могли же вы закончить? – спросила она.

– Закончила.

– И все вещи убрали?

– Да.

– Ну, если по этому поводу чаю не попить, уж и не знаю, когда его пить. Садитесь к огню, я сейчас. Думаю, мы с вами заслужили добрый strupag, разве нет?

– А простыни так и пахнут керосином? – спросила Анна, изящно отпивая из чашки с золотым краем, расписанной примулами.

Она вынесла к чаю овсяное печенье и джем, а сам чай был самым крепким из всех, что я пробовала, и подан был в тончайшем фарфоре. Анна даже постелила на поднос салфетку.

– Я ничего не почувствовала, – сказала я.

– Хорошо. Потому что стирка – не то занятие, которое я бы на себя взяла с радостью. Есть те, кто не отдает белье, боятся, что вернут со вшами.

Она хмыкнула:

– А я так больше боюсь, что Джордж опять его в фургоне рядом с чем-то положит.

– А почему оно должно вернуться со вшами?

– Потому что это та же прачечная, что обстирывает ребят из господского дома и с лесозаготовки. Беспокоятся больше старики и пресвитерианцы, но я так думаю, дело в том, что отдавать белье в стирку – это вроде как роскошь. Я просто благодарна, что Mhàthair так не считает, она-то у меня из строгих – и старая, и пресвитерианка.