У кромки воды

– Что ж, в таком случае я просто разложу это по кроватям, а остальное уж вы. Потому что, если вы этим не займетесь, я ума не приложу, как оно вообще случится, а если никто не поможет, я больше не смогу ковры подметать.

Она сгребла простыни с барной стойки и выплыла вон, выставив грудь, как нос ладьи викингов.

Не знаю, что изумило меня больше: то, что я ее уговорила, или то, что мне это вообще пришло в голову.

Пока Анна перестилала простыни, я просмотрела газету, узнать, нет ли подробностей о бомбах, разрывы которых мы вчера слышали. Их не было, но газету, разумеется, уже отдали в печать, когда все это случилось. Зато было множество других новостей, и, пока я их читала, воодушевление по поводу того, что мне будет чем занять день, вытеснили уныние и тоска.

Сокрушительная сила, которую являла собой армия русских, была теперь всего в 165 милях от Берлина, и маршал Сталин объявил, что за время только одного наступления в Силезии было убито шестьдесят тысяч немцев, а двадцать одна тысяча взята в плен. Для нашей стороны то была победа, но я не чувствовала ничего, кроме мрачного понимания, что дело движется.

Так много погибших. Всего две недели назад я едва ли смогла бы уместить в своей голове мысль о трех тысячах солдат, погибших в один день. Необъятность шестидесяти тысяч смертей приводила в еще большее оцепенение. Из-за этой цифры было почти возможно забыть, что каждый из погибших был личностью, что у него были надежды, мечты и любовь, от которых ничего не осталось.

Я не понимала, как такое может продолжаться. В мире скоро не останется мужчин.

Когда Анна спустилась, я сидела с открытой газетой на коленях, глядя в стену.

– Вы не передумали, нет? – спросила она.

– Совершенно нет, – ответила я, натянуто улыбнувшись.

Сложила газету и встала.

– Итак, что мне еще сделать, кроме как привести все в порядок и постелить покрывала? Наполнить кувшины?

Она на мгновение растерянно сдвинула брови.

– А, вы про жбанчики? Не волнуйтесь. Я все закончу, как из лавки вернусь.

– Да все хорошо, Анна, – сказала я. – Даже я не могу ошибиться, наполняя кувшины… ну, или жбанчики, да и вы можете все проверить, когда вернетесь.

Она цокнула языком.

– Так я и не волнуюсь. Ладно. Может, немножко и волнуюсь, но это только первые пару дней будет.

Она нашарила в кармане фартука ключ и протянула его мне.

– Этот открывает все двери.

Я взялась за ключ, но отпустила она его только через пару секунд.

Начала я с комнаты Мэг, с которой проблем не было, потому что она была аккуратной, и пошла дальше по коридору.

В комнате Хэнка все было примерно так, как я ожидала. Одежда была по большей части вытащена из чемоданов и разбросана по полу, а остальное выглядело так, словно пыталось тайком уползти. Я временно сложила все на кровать и начала затаскивать сундуки и чемоданы в шкаф.

В одном сундуке на первый взгляд лежали чулки и сигареты, но когда он не сдвинулся с места, я порылась и обнаружила под верхним слоем десятки бутылок спиртного. Они были переложены соломой и картоном, но я все равно удивилась, что они перенесли путешествие. Запас «международной валюты», созданный Хэнком, был так тяжел, что мне пришлось встать на четвереньки и оттолкнуться ногой от кровати, чтобы сдвинуть его – но в итоге я затолкала сундук в шкаф.

Я задыхалась. Окно было открыто настежь, но моя блузка прилипла к спине, а я ведь еще даже не начала заниматься оставшимся беспорядком.

Была какая-то неловкая интимность в прикосновении к вещам вроде носков и пижам, не говоря уже про белье, но я вскоре вошла в ритм. По крайней мере, Хэнк кидал грязные вещи в кучу, так что мне не пришлось ничего особенно пристально рассматривать.

Когда я было решила, что все убрала, мне на глаза попалось что-то, лежащее под кроватью. То была пачка открыток, и, подняв ее, я пораженно обнаружила, что передо мной голая женщина. Она лежала в шезлонге, раскинув ноги, и на ней не было ничего, кроме длинной нитки жемчуга и тиары.

Я просмотрела остальные, не в силах оторваться. Я никогда не видела полностью обнаженного тела, кроме своего, – Эллис сразу приступал к делу, снимая как можно меньше одежды, и все всегда происходило в темноте, – и меня поразило, какие девушки разные. Одна лежала на спине белого коня, свесив одну ногу, чтобы камера могла сфокусироваться на темном пятне у нее между ногами. Другая стояла на четвереньках на одеяле для пикников, улыбаясь фотографу через плечо. Ее ноги были расставлены достаточно широко, чтобы между ними виднелась ее свисающая грудь, такая большая, что казалось, будто ее утяжелили. Моя по сравнению с ней была крохотной.