У кромки воды

– Дорогой, пожалуйста, скажи, что я сделала не так, – продолжала я. – Ты вчера так поспешно ушел, а потом едва разговаривал со мной за ужином. Я понимаю, что сделала что-то, но не понимаю что.

Он по-прежнему смотрел в журнал, словно меня рядом не было.

– Только это неправда, – убитым голосом сказала я. – Я знаю, почему ты сердишься. Из-за моей жалкой попытки пошутить, так? Эллис, пожалуйста, посмотри на меня.

Он оторвался от журнала. Лицо у него было ледяное, взгляд жесткий.

– Все из-за моей шутки с перчатками? – продолжала я. – Я хотела, чтобы мы посмеялись, и не хотела смеяться над тобой. Но можно было понять, что не надо шутить про твое состояние. Я вела себя гадко.

Он никак не отреагировал. Просто смотрел, сжав губы в мрачную линию.

Выбора у меня не было, надо было двигаться дальше, потому что другого плана я не придумала.

– Я думала, что, если скажу тебе, что перчатки зеленые, ты решишь, что Хэнк тебя разыграл, выбрав сумку для противогаза не того цвета, но все пошло не так. Надо было остановиться, едва я увидела твое лицо, но я уже так далеко зашла, что просто продолжала и решила развернуть все другой стороной. Это все так глупо… мне в самом деле нужны новые перчатки, и я просто пыталась придумать, как похитрее их попросить. Это все водевиль из меня наружу просится, но я не звезда. Я всегда была на вторых ролях. Так что могу тебя заверить, вчерашнее представление было моим дебютом и завершением сольной карьеры в розыгрышах.

Он наконец заговорил:

– Не водевиль. Бурлеск.

У меня запылали щеки.

– Да. Конечно. Просто мы всегда его так называли.

– Моя мать всегда говорила, что кровь даст о себе знать. Лучше бы я к ней прислушался.

Мой рот открылся и закрылся пару раз, прежде чем я смогла ответить.

– Наверное, я это заслужила – после всего, что наговорила тебе.

Он рассмеялся – коротко и сухо.

Ни в тот вечер, ни на следующий они не вернулись в гостиницу, так что я не знала, поверил ли Эллис в мою историю о перчатках. Они не оставили записку и никак иначе не сообщили, куда направились.

Глава 26

Анна, вернувшаяся в конце концов через пять дней после того, как узнала о смерти Хью, приняла мои соболезнования и просто продолжила работать, как раньше; правда, ступать она стала тяжелее, чем прежде. Она позволила мне снова убирать в комнатах, за что я была очень благодарна, потому что с ума сходила, стараясь не попадаться на глаза Роне и не зная, что сказать Энгусу, если мы вдруг окажемся наедине.

Старая карга явно разделяла взгляды Анны на уборку вещей за другими, потому что грязные носки и кальсоны Эллиса лежали там, где он их стаскивал три ночи подряд, а пижама была брошена комком в угол. Хэнк хотя бы сложил одежду на стул.

От сотни таблеток, которые я изначально нашла в комнате Эллиса, осталось только тридцать шесть.

Хэнк и Эллис вернулись в тот вечер. Когда они вошли, я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.

– Милая! – сказал Эллис.

Он нагнулся и поцеловал меня в щеку, прежде чем сесть рядом со мной на диван. Он него разило керосином – но не спиртным.

– Скучала по мне? – спросил он.

Хэнк плюхнулся в кресло напротив.

– В жизни не угадаешь, где мы были.

– Ей это неинтересно, – сказал Эллис, потирая руки. – Быстрее, достань подарочек!

Хэнк порылся в одной из сумок и протянул Эллису упакованную, как подарок, плоскую коробку, которую тот с чинным видом поднес мне на обеих ладонях.

Я развязала атласную ленту и сняла крышку. Внутри, в папиросной бумаге с золотыми искрами, лежала пара красных кожаных перчаток.

Кровь отлила от моего лица.

– Что скажешь? Нравятся? – спросил Эллис.

– Чудесные, – ответила я.

– Что важнее, какого они цвета?

– Красные, – отозвалась я почти шепотом.

– Хорошо, – широко улыбаясь, произнес Эллис. – Хэнк тоже так сказал, но с вами, шутниками, надо быть настороже.

Он поднял руку над головой и щелкнул пальцами.

– Бармен! Два виски. Точнее, просто принесите бутылку.

Энгус бросил на него убийственный взгляд, но достал два стакана. Мэг взяла их и сунула под мышку бутылку; на лице ее были написаны все слова, которые она не произнесла вслух.

Перчатки явно были посланием, но что оно означало? Мне удалось убедить Эллиса, что я по-прежнему верила в его дальтонизм? Или он воспринял мою отчаянную речь как обещание хранить его тайну? Или он и в самом деле был дальтоником?

За вечер Эллис выпил почти всю бутылку виски, но остался, по крайней мере внешне, весел.

Он постоянно по-хозяйски клал руку мне на плечо или на колено, и мне приходилось бороться с собой, чтобы не отстраняться. Временами я украдкой смотрела на Энгуса, но по его лицу ничего нельзя было понять.

Я дважды ходила на кладбище с тех пор, как увидела его шрамы, и почти убедила себя, что он и был тем Энгусом с надгробия, тем, который потерял все за шесть недель.

Я часто вспоминала, как мы обнялись у огня, и гадала, вспоминает ли он об этом.