У кромки воды

Анна сидела, свернувшись в кресле и накрывшись моим одеялом, как я раньше. Я остановилась у постели Мэг, посмотрела на ее израненное лицо.

– Как она? – прошептала я.

– Энгус ей только что обезболивающее дал, так что она опять заснула. Он говорит, ее больше не надо будить. А еще, такая незадача, говорит, что, когда она проснется, ей надо будет глубоко подышать и покашлять.

Я села на пол рядом с креслом, вытянула ноги и скрестила лодыжки.

– Прости, что я так долго спала. Теперь я могу тебя сменить. Кто-нибудь позаботился об обеде?

– Нет нужды. Энгус повесил на дверь объявление: «Закрыто по причине болезни». Болезни, боже ты мой!

Я могла только покачать головой.

Анна вздохнула:

– Наверное, дело совсем плохо, раз доктор ей касторки не дал. Он всегда первым делом касторки дает. И что-то я укрепляющего не вижу – он всегда укрепляющее оставляет. Как она поправится без укрепляющего?

Анна посмотрела на меня, словно я должна была знать. Когда я подняла руки, давая понять, что не знаю, она снова вздохнула.

– Рона внизу суп затеяла, и Mhàthair наверняка сейчас свои отвары готовит, но Энгус говорит, ей нельзя ничего давать, пока доктор Маклин не позволит.

С кровати послышался тихий стон. Мы вскочили.

Мэг беспокойно заворочалась под одеялом. Анна выжала тряпку и вытерла лоб Мэг, потом смазала ее губы чем-то из маленькой баночки.

– Ланолин, – прошептала Анна. – Этого у нас тут хватает. Одна беда, от него слегка овцой попахиваешь.

Мэг опять затихла. Мы с Анной вернулись на место и уставились в огонь. Движение пламени завораживало.

Наконец Анна нарушила молчание:

– Тебе не холодно? Возьми одеяло!

– Нет, спасибо, все в порядке. Тут как в печке. Мне, по-моему, не было так тепло с тех пор, как я приехала в Шотландию.

– Наверное, у тебя в Америке дома-то теплынь.

– По погоде как минимум, – ответила я.

Анна искоса взглянула на меня:

– У тебя все хорошо? А то я слышала, глухой бы услышал, какой тут был скандал, когда твой муж кричал и на ходу падал.

– Нет, не все хорошо, – сказала я. – Вообще-то все отвратительно.

Почти минуту Анна выжидающе на меня посматривала, потом сдалась:

– Не то чтобы я хотела нос не в свое дело совать, но иногда выговоришься – и легче.

Она подчеркнуто отвернулась, вероятно, чтобы облегчить мне исповедь.

Я колебалась недолго.

– По-моему, я развожусь, – прошептала я.

– Разводишься!

Анна резко обернулась, глаза у нее были так вытаращены, что радужка оказалась со всех сторон окаймлена белым.

– Это ты будешь, как Уоллис Симпсон!

Я сжалась.

– Надеюсь, что нет. Я только собираюсь пока. Если вообще смогу выяснить, как это делается.

Переваривая то, что я сказала, Анна снова повернулась к кровати. Глаза у нее были по-прежнему вытаращены.

– Не надо было мне ничего говорить, – сказала я. – Я тебя шокировала.

– Нет, – ответила она, яростно мотая головой.

Между нами повисла тишина, и я погрузилась в отчаяние. Мне было невыносимо думать, что я разонравилась Анне.

– Ты считаешь, я ужасная, да? – спросила я.

– Не глупи, – ответила она. – Он с тобой так обращается, что смотреть больно. Мне просто в голову не приходило, что с этим можно что-то поделать.

Я вспомнила петуха, заточенного под корзиной по воскресеньям, и поняла, что в Гленаркете, судя по всему, разводы не приняты.

– Он знает? – спросила Анна.

– Нет, и надо, чтобы так пока и оставалось, потому что, когда я ему скажу, мне придется куда-то переехать. Если найду, куда.

– Ох да, – кивнув, сказала она. – Могу себе представить, каково будет оставаться с ним под одной крышей, когда ты ему скажешь.

Я взглянула на распухшее окровавленное лицо Мэг и подумала о том, как трещала дверь, когда мой разъяренный муж бился в нее, пытаясь до меня добраться.

– Боюсь, все куда хуже.

Взгляд Анны заметался между мной и Мэг, глаза ее снова распахнулись, на этот раз понимающе.

Мы беспомощно посмотрели друг на друга, потом снова уставились в огонь. Длинные тени от него танцевали на потолке, а потом резко сворачивали на противоположную стену, словно по согнутому листу бумаги.

Хотя я в общем-то не так много и сказала, выдала я, судя по всему, больше, чем следовало. Однако думала я о том, не настроило ли Анну сказанное на продолжение разговора по душам.

– Анна, – начала я, – я знаю, не мое это дело, но, пожалуйста, не могла бы ты мне рассказать, что случилось с Энгусом? Я знаю, он тот, с надгробия, тот, кто не погиб. Но больше я не знаю ничего.

Она нахмурилась и захлопала глазами, глядя на меня и обдумывая просьбу.

У меня запылало лицо. Я совершила ошибку, спросила о том, что не имела права знать. Устыдившись, я отвернулась к противоположной стене.

Анна за спиной тяжело вздохнула.

– Ну, – сказала она, – от него ты об этом не узнаешь, потому что он об этом не говорит, и, пусть я не из тех, кто болтает, это не то чтобы государственная тайна, так что, думаю, он против не будет.

С тех пор как надгробие впервые попалось мне на глаза, я успела сочинить миллион разных сценариев, но ни один не был так трагичен, как правда. Единственным телом под камнем было тело ребенка.