Директор базы Крикор Заробян отличался спокойствием и хладнокровием. Он не любил быстрых решений, тем более, если их принимать предстояло ему самому. Куда торопиться? Зачем нервничать? «За туристов отвечают инструкторы, — сказал Гасилову Заробян. — За то им и деньги платят». И потом — есть ли точные данные, что действительно что-то случилось? Поднять шум — значит напугать других туристов. Отвлечь занятых людей от работы и отдыха. Вот информировать начальство в общей форме, с максимальным спокойствием, что погода ухудшилась и что «группа застряла в пути», — дело другое.
Галочка была поставлена: «Меры приняты». Шли телефонные разговоры с Майкопом: «Что случилось?» — «Пока ничего. Но метель…» — «А точнее?..» — «Меня беспокоит…» — «Только без паники… Проверьте маршрут…»
Время неумолимо отсчитывало часы…
Инструкторы Деев и Росинов пошли по тропе к Армянскому приюту — узнать, как там все же дела. Уже темнело. Заканчивался день 11 сентября. Туристы девяносто третьей больше суток мерзли в горах. Внизу — «проверяли маршрут».
Маленькие ручейки превратились в ревущие потоки. Снег валил и валил, а над ним, над снегом, в черных тучах, обложивших все небо, грохотал гром, и лиловые молнии били прямо в лицо.
Девяносто третьей на Армянском, естественно, не было. Была девяносто четвертая, которой — по расписанию — давно полагалось быть тоже на Фиште. «Как там, наверху? — спросил, кажется, Деев. — Про девяносто третью не слыхали?» — «Не слыхали, а видели, — мрачно ответила Людмила Терентьева, инструктор девяносто четвертой. — Половина затерялась, есть мертвые и больные».
Спуститься от Армянского до «Кавказа» и сообщить наконец на базу всю правду не представляло никакой сложности — это мог сделать любой из тех, кто был на приюте. Но предпочли это сделать все же Росинов и Деев, опытные инструкторы, не уставшие от похода, прекрасно экипированные, отлично знающие местность. Они выбрали путь не наверх, к терпящим бедствие, а вниз — к дому.
Продолжались телефонные переговоры. Шли совещания. Издавались приказы «об организации оперативного штаба», «о повышении требовательности к инструкторскому составу», «о подготовке к проведению спасательных работ». После ужина, на танцах, Заробян и Росинов отозвали Гасилова и предупредили: «если спросят», сказать, что тот вернулся на «Кавказ» не в четырнадцать часов, а в двадцать. Ложь «оправдывала» бездействие еще в течение половины дня.
Девяносто третья осталась без помощи на вторую ночь…
…Спасатель — должность не штатная. В спасатели идут добровольцы, любящие и знающие горы, не равнодушные к чужой беде, готовые в любую минуту, по первому зову выйти на помощь. И «деньги за это» им вовсе не платят.
По первому зову! Значит, все-таки надо поднять тревогу, бросить клич, чтобы люди собрались и отправились на гуманнейший и опасный подвиг. Рабочие, колхозники, механизаторы, шоферы, врачи, они, в сущности, вечно мобилизованные «альпийцы», которых сигнал беды и посреди дня, и посреди ночи может оторвать от работы, поднять с постели и бросить в бой.
«Сигнал беды», «зов тревоги» — до сих пор мне казалось, что это не только метафора, что за нею скрывается сугубо практический, деловой смысл. Что есть вполне конкретный, заранее установленный м е х а н и з м спасения, четко срабатывающий, когда некий дежурный на вахте нажмет тревожную кнопку.
Увы, только казалось…
«С момента нарушения контрольного срока до поступления сигнала об этом (совершенно случайно! —