У крутого обрыва

Огромный потенциал, заключенный в общественном неравнодушии, должен служить стране, служить народу. Чтобы с тем же рвением, с той же самоотдачей, с той же пристрастной заинтересованностью, с какой порою копаются в альковных секретах, боролись бы за укрепление государственной дисциплины, ответственное отношение к порученному делу, боролись с рвачеством, местничеством, бюрократизмом — со всем тем, что мешает нам жить и против чего общественность может — и должна! — выступать страстно, гневно и веско.

1973

ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА

Судебный процесс был назначен на завтра, и весь день я читал дело, ради которого приехал в этот маленький городок. «Начато 23 марта…» — значилось на обложке. Но я-то знал, что началось оно года на два раньше…

…В одном среднем специальном учебном заведении, а точнее — в училище, выпускники которого работают на ниве просвещения и культуры, произошла неприятнейшая история: там «варварски растоптали человеческую душу», «оказали циничное покровительство лицемерию» и даже «надругались над чувством». Ошибется тот, кто примет кавычки за авторскую иронию, — просто это цитата из читательского письма. Написала его пострадавшая сторона — та, чью душу «варварски растоптали», — исповедь Ангелины Кузьминичны М., проникнутая болью за ущемленное достоинство и гневом против ханжествующих чинуш, требовала немедленных действий.

Я приехал в тот самый момент, когда позиции «чинуш» и «античинуш» четко определились: по подсчетам самой Ангелины Кузьминичны, 58 процентов преподавательского состава пылали гневом вместе с нею, около двадцати — подались за ханжами, остальные — позорно молчали, не желая портить ни с кем отношения и выжидая, чья в итоге возьмет. Что касается учеников, то они проявили гораздо большую зрелость, были горой за Ангелину, и теперь от исхода затянувшейся битвы целиком зависела их вера в справедливость: если лицемеры не получат по заслугам, дети «выйдут в жизнь с искаженным представлением о добре и зле, разочаровавшись в нравственных принципах, которые мы стараемся им привить».

История сама по себе была не слишком-то интересной. Двух педагогов какое-то время связывал заурядный роман, который достаточно быстро пришел к логическому концу. Об «адюльтере» узнала жена Марата Петровича — героя романа, — и тот, дабы избежать скандала, во всем повинился, раскаялся и — «завязал». Но если Марат Петрович уходил от скандала, то Ангелина Кузьминична, напротив, к нему стремилась. Точнее, стремилась она не к скандалу, а к Марату, но без скандала Марат был бы безвозвратно потерян, со скандалом же он мог бы, глядишь, и вернуться и уж во всяком случае получил бы по заслугам за ее поруганную честь.

Таков был расклад в этом банальнейшем «треугольнике», и если что его отличало от столь же банальных, так это одна действительно редкая деталь. Дело в том, что Марат Петрович любил писать письма. Когда люди находятся на расстоянии друг от друга, это естественно. Когда они видятся каждый день и на службе, и вне службы — вручать любимой послания с изложением своих взглядов на любовь кажется занятием несколько странным. Но в том, что странно для нас, возможно, не было ничего странного для них. Для них, двоих — единственных, кого все это касалось. И я прошел бы, наверное, мимо этой детали, если бы письма не оказались в центре разразившегося скандала.

Когда тайное стало явным, Ангелина Кузьминична обратилась к общественности. Она хотела разоблачить моральный облик Марата Петровича и в доказательство своей правоты представила его письма. Но к величайшему ее удивлению коллеги Ангелины Кузьминичны письма читать отказались. Они знали, что чтение чужих писем — всегда подлость, что это любимое занятие сплетников и пошляков, удел тех, кто не знаком с элементарными представлениями о чести.

Им было трудно понять, как можно отдать на посмешище те слова, что писались только для нее одной и не касались никого больше. А ей было трудно понять, куда делась их «общественная непримиримость» — именно так она выражалась, когда взывала к низменному любопытству: неужели не найдется желающих посмаковать пикантные подробности, которыми полна эта толстая пачка писем?

Впрочем, когда я приехал, толстой пачки уже не было. Было «дело» из нескольких папок, где письма рассортированы получателем по их тематике. Одна папка озаглавлена: «Не могу без тебя жить». Там собраны все письма с признаниями в любви. Есть другая — под заглавием: «Ты лучше всех», — так сказать, сравнительный анализ представительниц прекрасного пола с лестными выводами для адресата. Еще одна: «Я так несчастен!» — упреки судьбе, вылившиеся в грустные минуты разлуки. И еще одна, деловая: «Когда мы встретимся?» — короткие записочки о времени и месте свиданий.

Эти письма отказались читать товарищи по работе, отказался читать и я. Нашлись другие, которые не отказались. «Другими» были… дети! Девчонки четырнадцати — семнадцати лет, услыхавшие из уст своего педагога «правду» о том, какие в действительности — «по нутру, а не по фасаду» — у них учителя.