У Лукоморья

Не забыл про палку записать в своем доносе 1826 года и шпион А. К. Бошняк: «На ярмарке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясанной розовою ленточкою, в соломенной широкополой шляпе и с железною палкою в руке».

Вспоминает эту деревенскую трость в своей книге и первый биограф Пушкина П. В. Анненков: «Михайловский посох пригодился Пушкину, когда он упал с лошадью на льду и сильно ушибся, о чем писал П. Вяземскому 28 января 1825 года». Когда врачи освидетельствовали в Пскове здоровье Пушкина и установили у него «повсеместное расширение кровевозвратных жил, отчего г. коллежский секретарь Пушкин затруднен в движении», посох был объявлен для него необходимой вещью.

В 1826 году Пушкин нарисовал свой автопортрет на странице рукописи романа «Евгений Онегин». Он изобразил себя во весь рост, с палкой в правой руке. У этой палки ручка в виде буквы «Т», она очень похожа на ту железную трость, о которой повествуется в рассказах местных крестьян. Нужно заметить, что Пушкин был очень точен в своих рисунках.

Предание сохранило нам рассказ и о конце железного посоха Пушкина. Вот как это будто бы произошло.

Когда Пушкин в конце жизни (в 1835 году) «вновь посетил» свои родные места, он решил навестить подругу юности своей Евпраксию Николаевну Вульф из Тригорского, вышедшую в 1831 году замуж за псковского помещика барона Б. А. Вревского и жившую в его имении Голубово, находящемся неподалеку от Михайловского.

Здесь он провел несколько дней. Покидая радушный дом, Пушкин бросил свой заветный посох в голубовский пруд, может быть, в знак того, что он вновь посетит это место...

Эту трость мы после войны пытались найти, ездили к Голубовскому пруду вместе с потомком Вревских, но, увы, пруд почти совсем заглох и зарос, и наши поиски ни к чему не привели...

В газете «Пушкинский колхозник» от 18 февраля 1937 года мы можем прочесть следующее.

...В канун 100-летия со дня смерти поэта в Пушкинских Горах состоялось торжественное памятное собрание, собрались жители окрестных сел, учителя и ученики местных школ, пришли и самые старые люди пушкинского Святогорья. Самым молодым из них было не менее семидесяти, а старым по сто лет и больше. Их собрали, чтобы они поведали о том, что они слышали о Пушкине от своих дедов, когда были малыми ребятами. И старики рассказали о многом: о том, как Пушкин любил теребить лен, как помогал рыбакам на Сороти сети к берегу тянуть, как залезал на церковную колокольню и весело бил в колокола. А некий старец Иван Гаврилович Гаврилов рассказал о том, как Пушкин хаживал в кузницу и бил с плеча большим молотом по наковальне. А Иван Павлов, житель деревни, что у озера Белогули, имеющий возраст более ста лет, рассказал, как «много лет тому назад приехавшие из Питера в Михайловское ученые-знатоки нашли в нянином домике тростку и вызвали всех здешних стариков для опознания сей тростки — мол, пушкинская ли она, а когда уверились, то увезли ее в Питер».

Есть ли истина в этих рассказах — предстоит еще решить исследователям и хранителям пушкинских реликвий. Историческая наука считается с народными воспоминаниями, не случайно их называют выражением народной мудрости. Есть вещи и события, которые народ не хочет запоминать, а есть, наоборот, факты, которые народ цепко хранит в памяти своей и передает из поколения в поколение.

Таков, возможно, и рассказ о михайловском железном посохе Пушкина, с которым он прошел странником по многим деревням и селам Псковщины, бывшей для него и «животворящей родиной», и «страной родной».

БИЛЬЯРД ПУШКИНА

Розыск пушкинских реликвий и меморий, начатый нами много лет тому назад, проходит довольно успешно. Лишь за последние годы нам удалось найти книги из знаменитых библиотек Тригорского и Петровского, подлинный рисунок сестры поэта Ольги Сергеевны, очень редкие предметы быта его родных и близких.

Об одной такой вещи, недавно возвращенной в зальце михайловского дома, где она находилась при Пушкине, и будет идти речь в этом моем маленьком рассказе.

Дедовский дом в Михайловском был небольшой одноэтажный, с нахлобученной на сруб шатровой кровлей; он состоял всего лишь из пяти комнат и прихожих. Все было просто в этом доме — старинные столы, стулья, полки, канапеи, комоды, подсвечники, часы, чашки-плошки-ложки... Читаешь опись имущества дома, составленную спустя несколько месяцев после смерти поэта псковским чиновником Васюковым, и удивляешься скромности и простоте бытового убранства его.

Войдя в жизнь Пушкина, вещи приняли какие-то новые черты. В веселые и печальные часы поэта влекли не только лес и долы, парки и рощи, но и эти скромные предметы его домашнего обихода — свидетели его отшельнической жизни.