Читаем У Лукоморья полностью

Анна Петровна находилась в близких отношениях не только с А. С. Пушкиным, но и со всей его семьей: с его матерью — Надеждой Осиповной, с отцом — Сергеем Львовичем, с сестрой — Ольгой Сергеевной Павлищевой. Она была в родстве с обитателями Тригорского, была близким человеком дома Дельвигов, где встречалась на литературных вечерах с П. А. Вяземским, Д. В. Веневитиновым, В. А. Жуковским, П. А. Плетневым, Н. И. Гнедичем, И. А. Крыловым, А. Мицкевичем... Она была долгие годы дружна с композитором М. И. Глинкой, полюбившим ее дочь.

Когда сегодня вы проходите по залам Литературных пушкинских музеев в Москве, Ленинграде, Бернове, Михайловском, Тригорском, Болдине, вы всюду встречаетесь с Анной Петровной, с ее воспоминаниями о поэте.

Жизнь Анны Петровны сложилась невесело. Шестнадцати лет ее выдали замуж за генерала Е. Ф. Керна, по понятиям девочки —старика, который не пришелся ей по сердцу. Не было в ее семейной жизни, как говорится, ни складу ни ладу, ни радости, ни веселья. Странствовала с мужем из города в город, из края в край. Жила в Орле, Лубнах, тверском Бернове и Елизаветграде, Стрельне и Дерпте, Риге, Пскове, Великих Луках, Киеве, Петергофе, Красном Селе, Москве...

После смерти Е. Ф. Керна она вторично вышла замуж, за своего троюродного брата В. Маркова-Виноградского, который был много моложе ее. Она же к этому времени считалась уже в «бальзаковском» возрасте, ей было за сорок.

С первым мужем жизнь ее была более-менее высокого ранга, муж все-таки — генерал! А жизнь с новым мужем — мелким чиновником — оказалась скромной, а на закате лет и совсем бедной. В последние годы своей жизни она, как говорится, еле-еле сводила концы с концами. Бедность ее настолько донимала, что она была вынуждена продавать письма Пушкина по пять рублей за штуку...

А писем его к ней было немало, в особенности в 1825 году — году их михайловской встречи, когда она, покинув Тригорское, уехала в Ригу. Оттуда Пушкин получает от Анны Петровны посылку с изданием сочинений Байрона, за что благодарит ее сердечно и посылает ей за книги деньги.

Анна Петровна оставила в наследство всем поклонникам Пушкина целый ряд интересных писаний. Ее перу принадлежат «Воспоминания о Пушкине», которые занимают одно из главных мест среди биографических материалов о поэте, в них она поведала читателю многие факты из биографии не только Пушкина, но и Дельвига, Глинки и других ее друзей.


* * *

Когда вы входите в михайловский кабинет поэта, вы видите на полу, рядом с рабочим креслом Пушкина, подножную скамеечку — не ахти какую с точки зрения мебельного искусства, но вещь типичную для обстановки комнат помещичьих домов того времени.

Вещь эта не простая, а мемориальная, связанная с именами Пушкина и Анны Керн. Она появилась в Михайловском после того, как был воссоздан в 1949 году сожженный фашистами дом-музей поэта. До этого она находилась в фондах Пушкинского дома Академии наук СССР, в состав которого в то время входил Пушкинский заповедник. В описи музейных пушкинских реликвий Академии наук она записана так: «Скамеечка подножная, из села Михайловского. Четырехугольной формы, на четырех ножках. Обита серо-коричневым бархатом. Сохранность плохая. Сделана из дуба. Размер ЗЗх25 сантиметров». В рукописном отделе Пушкинского дома хранятся документы, рассказывающие историю этого предмета. Вот они в кратком изложении.

В 1942 году в дирекцию Дома поступило предложение от некоего гражданина, ленинградца, П. П. Шагина приобрести у него настольную фарфоровую масляную лампу — изделие середины XIX века — и ветхий столик красного дерева — вещи, принадлежавшие некогда А. П. Керн, доставшиеся Шагину от внучки Анны Петровны Аглаи Александровны Кульжинской (урожденной Дороган-Пыжевской), с которой он был знаком лично. Внучка Керн пережила в блокадном Ленинграде горестные, голодные дни и чуть не умерла от истощения. Ей оказал помощь П. П. Шагин. По его словам, она передала ему «в виде компенсации в счет взаимных денежных расчетов фарфоровую масляную лампу и столик».

Лампа была куплена у Шагина за 50 рублей, а столик, к моменту перевозки его в Пушкинской дом, был Шагиным сломан и использован на дрова «для топки печки-буржуйки, ибо он умирал от холода, а топить печку было нечем...».

Кроме лампы П. П. Шагин передал в Институт литературы подлинные документы: письмо А. А. Кульжинской о лампе и столике, адресованное ею дирекции Пушкинского дома, запись 1894 года в метрической книге церкви Самары о бракосочетании ее, свидетельство за подписью академика Сергея Федоровича Ольденбурга о приеме вещей Керн в Пушкинский дом Академии наук.

В своей записке к С. Ф. Ольденбургу Кульжинская пишет: «Я знаю, что в Михайловском сильно пострадал дом Пушкина, и думаю, что вещи Керн будут весьма кстати».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука