У меня девять жизней

Веером взлетели три «поющие стрелы» — сигнал к отступлению. Их воющий звук услышали Охотники по всему берегу и начали отступать, растягиваясь в редкую цепь. Ближайшие сутки они проведут в непрерывном напряжении, они будут пасти стадо малоголовых, как пастухи, не дадут ему рассыпаться по Равновесию. За эти сутки подойдут Охотники из ближних поселений, по двое на одного малоголового, с тысячными сворами собак, и возьмут их голыми руками, задурманят снотворным питьем и на слонах и лошадях переправят далеко за пределы Равновесия. Бескровно все обойдется, с высшей человечностью, но кто подсчитает ущерб от Границ, оголенных в других местах; от целых порядков оборванных и изломанных плодовых деревьев, уничтоженных животных? Скольких Певцов, Художников, Воспитателей это нашествие заставит перейти в Охотники? И еще придется восстанавливать кузницы, послужившие всему причиной…

Кольку отправили вместе с Дхармой — устраивать временное лечилище в нескольких километрах от поселения. К счастью, великие дожди запаздывали в этом году, и все свободные от облавы могли расположиться под открытым небом: четверо носильщиков, Врач Лахи, женщины, двое–трое больных и Гийкхаг, которого несли на носилках. Кольку устранили от облавы — вежливо и категорично. Малоголовые, в сущности, кротки и медлительны, но в такой огромной массе они опасней Большезубых, — объяснял Джаванар. Раджанов много, а пришелец — один. Другие мужчины, не Охотники? Э–а, они всю жизнь провели в Равновесии…

Колька подчинился. Сидел об руку с Дхармой и спящим Гийкхагом и вспоминал, как они сидели над Рафаилом. Держал в ладони ее маленькую, твердую руку, и крутилось, плясало под воспаленными веками: косоплечий неандерталец с ликом беспризорника, Рафаил, и отчаянные агатовые глаза Наблюдающего Небо. Что же будет теперь? Они с Ахукой отстроят кузницы, предположим… В глубине Равновесия, дальше от Границ, чтобы не привлекать шумом и дымом младших братьев? Но этому воспротивятся Врачи и Управляющие Равновесием. Не позволят травить культурный лес и людей, Дхарма знает, что говорит. Ахука тоже не отступит. Ахука нипочем не отступит, думал Колька, и ему становилось нехорошо от этой мысли, потому что утром он мог еще прикидывать так и этак, хоть помечтать — и Ахуку не подведет, и с Дхармой не расстанется, но теперь он должен остаться. После разорения. Он целовал ее ладонь. Дхарма, так и не привыкшая к поцелуям, грустно улыбнулась ему.

Приближался вечер. Пятьдесят пятый по счету закат в его второй жизни. Поднималась Луна, с гор подуло холодом — лучшее время для дороги. Рука Дхармы осторожна выскользнула из его ладони.

…Раскатились на бешеном галопе копыта. По траве мчался Гишан. Осадил лошадь, прокричал: «Уходите на восход, они обезумели! Убивают! Убили Наблюдающего Небо!»

Умчался к гонии. Черное пятно на гулкой дороге.

Колька встал. «О Ахука, Ахука!» — повторяла Мин детским голосом.

Он подпоясался. Надел нагрудник, сапожки, подхватил лук. Набил колчан стрелами, тупые выбросил. Нетерпеливо притопывая, ждал Лахи и остальных мужчин. «Я скоро вернусь, маленькая, спокойной полуночи». Она кивнула — глаза вполовину лица, совсем черные в лунном свете. Вот и Лахи — пристегивает колчан на ходу… И вместе с другими, по прогретой за день земле, крепко ударяя пятками в пружинистую землю и придерживая лук, Колька побежал под светлую, кровянистую полосу заката и скрылся за поворотом.

Эпилог

Баросфера была обжита, как старый дом. Потрескалась и пошла складками обивка кресел, на кожухе «Криолятора» проступили рисунчатые разводы, а внешняя поверхность гондолы сплошь покрылась царапинами, штрихами, вмятинами — Совмещенные Пространства оставили на ней свои странные автографы. Уже три раза инспектор котлонадзора, крутя головой, расчищал на изодранной нержавеющей стали лыски для клейм — прошло три года, три «контрольные проверки на прочность и плотность». Сталь работала честно. Сменялись плексовые конуса иллюминаторов, датчики, приборы, сам генератор был новый, но уралмашевская сфера вынесла триста перемещений, и Рафаил с Володей гордились ею и исподтишка, с нежностью проводили рукой по ее боку. Шершава и непреклонна, как носорог. Вся жизнь сосредоточилась для них в баросфере, это получилось само собой, так же естественно, как вода течет по склону вниз, а не вверх. Они уже привыкли к почтительным, чуть приниженным взглядам окружающих, к белым комнаткам профилактория, к холодному прикосновению стетоскопов. Где–то вовне протекала жизнь планеты. Люди просыпались по утрам в своих квартирах, спешили на работу. Вечерами освещались подъезды театров, бледный красавец — великий пианист — проходил но улицам мимо афиш со своим портретом, кто–то готовился к байдарочному походу, а кто–то въезжал в ворота санатория, нетерпеливо оглядываясь на кобальтовую стену Черного моря…