У меня девять жизней

— Не знаю.

— Куда он мог уйти?

— В пассажирский уровень четыре. В камбуз. В каюту командира.

— Когда наступила клиническая смерть Шерны?

— Через четыре секунды после пробоя.

— Разве дверь каюты командира не была заблокирована?

— Не была заблокирована.

— Почему?

— Командир был в полускафандре.

— Открывались двери кают четвертого уровня после закрытия люка?

— Не фиксируется.

— Что делал неопознанный человек в момент включения видео?

— Стоял неподвижно.

— Где?

— Ориентировочно у двери камбуза.

— Что он делал потом?

— Стоял неподвижно до момента одна четыре секунды. Затем видимость исчезла полностью.

— Какова разрешающая способность этого видеоканала?

— Пять линяй на сантиметр..

Индикаторный канал, подумал Хайдаров. Действительно, при тумане конденсации ничего не разглядишь… Человек видит в сотни раз лучше.

— Ты различал по видеоканалу Шерну?

— Да.

— Он двигался?

— Упал в момент одна две десятых секунды. Затем имел судороги.

М-да… Раз уж Оккам видел судороги, то человек, стоящий буквально в трех шагах… Смягчающих обстоятельств нет — так, кажется, говорили заправские следователи? Ладно, перестань тянуть, сказал себе Хайдаров. Делай то», что Одолжен делать…

И все-таки он тянул еще. Спросил, что делали остальные члены экипажа. Узнал, что подвахтенные — Такэда, Краснов и Бутенко. были в заблокированных, каютах. Жермен и Албакай не могли покинуть рубку. Оставался командир. И Хайдаров распорядился:

— Дай на экран Обобщенные кривые токов мозга Гранта Уима с момента ноль. Продолжительность — десять секунд.

— Момент ноль не фиксировался.

Разумеется. подумал Хайдаров. Компьютер записывает биотоки экипажа в аварийных ситуациях, или при индивидуальных отклонениях. Иначе ему не хватило бы памяти, и вообще ни к чему. Но Оккам должен — учитывать наши понятия о точности…

— Когда ты начал записи токов мозга?

— В момент ноль один восемь секунды.

— Дай на экран кривые, начиная е этого момент.

— Запрет. Здесь Албакай, — сказал компьютер…

Формально он был прав. Запись биотоков предназначается только для кураторов. Однако, не дело компьютера указывать куратору, как ему поступать, тем более, что на экране не будет имени проверяемого, не будет абсолютного времени. Постороннему наблюдателю кривые ничего не скажут.

Компьютер наивно, по-детски, хитрил. Он не хотел, чтобы куратор проверял командира Уима.

— Я учитываю запрет. Дай запись.

Экран озарился скомканной рваной радугой. Семь цветов — в сплошных; пунктирных, зубчатых линиях, густых и размытых пятнах. Горные хребты. Бесшумные молнии. Хаос. Погружаясь в него, Хайдаров успел подумать: «Марсель. Распустил машину». И исчез. Он стал! Грантом Уимом, сохранив что-то от Николая Хайдарова;'время отсчитало десять секунд для Уима и неизвестно, сколько для Хайдарова, и началось снова, и еще, еще, и пот залил ему лицо. мешая смотреть, и наконец он ощутил вспышку отчаянной тревоги, потом долгую, на шесть секунд, неизвестность и невозможность действовать, и вдруг мучительное облегчение, новую тревогу, но с облегчением. Почти покой.

Он прохрипел: «Оккам, экран выключить.» Содрал, с себя «эльфа», вбил его в гнездо. Вгонял себя в норму — дыхание; пульс, и, в особенности, слуховые пороги. В корабле не бывает тишины, а сейчас даже тихое жужжание сервомотора казалось Хайдарову грохотом. Так бывало всегда. Он работал с токами мозга по методу Ямпольского — скорее искусство, чем экспериментальный метод, четыре года ежедневных тренировок, экзерцисов, как говорил Ямпольский, и затем всю жизнь ежедневные упражнения. Полчасика в день, дети мои. Будьте упорны, дети мои. Почему бы проклятой науке не постоять на месте год-другой… Когда-нибудь я сдохну у экрана, вот увидите.

Он посмотрел на себя в зеркало, наладил дыхание и попросил:

— Ал, соберите команду. Кофе бы мне…

Инженер подал термос. Встал рядом с Хайдаровым и. сутулясь, смотрел на него сверху вниз. Конечно, он понял — чью запись изучал куратор, и хотел знать, что сказала окаянная машина, которая все успела — заделать пробоину, выставить курс, вызвать врача, и еще тысячу дел, кроме одного. Опознать труса, который шагнул через бьющееся в судорогах тело и скрылся в каюте, поставив под сомнение честь обожаемого командира. Мужской пансион, подумал Хайдаров. Кого-то надо обожать, — иначе кого-нибудь возненавидишь…

Он допил кофе. Встал, проговорил сочувственно:

— Неважная история, а? Ну, как-нибудь обойдется.

Из третьего уровня рубки доносились голоса — экипаж собрался по его приглашению. Все? — спросил себя Хайдаров. Все. Можно идти. И он пошел вниз, по дороге внушая себе, что надо остерегаться приступа болтливости, почти неизбежного после сеанса по Ямпольскому.