У метро, у «Сокола»

Из-за двери квартиры тринадцать было слышно, как кричит Василий Иванович.

– Умерла! Умерла!

Радостно, приподнято.

Не то, разумеется, Василия Ивановича радовало, что Варвара Сергеевна умерла, а то, что он так ловко и точно отвечает на телефонный вопрос.

Покровский позвонил.

– Сейчас! – закричал Василий Иванович.

Потом шорох, шаги к двери, тут же шаги от двери, снова крик «Сейчас!», снова шорох. Открыл.

– Здравствуйте!

Трубка болталась на проводе. Стукалась о стену. Гудела.

– Трубку бросили! – радостно прокомментировал Василий Иванович. Хотя сам и бросил.

– А кто спрашивал Варвару Сергеевну?

– Из музея!

Странно. В музее прекрасно осведомлены, что Варвары Сергеевны нет в живых.

– Я сказал, что она умерла! – докладывал Василий Иванович. – Не стал говорить, что ее убили!

– Похвально, что вы проявили конспирацию, – одобрил Покровский. – А кто именно звонил?

– Некая женщина!

«Некая» чуть удивила в устах Василия Ивановича. Хотя все верно, некая.

– И ничего больше не сказала?

– Сказала!

Ответил и перетаптывается. Считает, что дал ответ.

Насколько Василию Ивановичу можно доверять… Ему-то самому можно, а вот его утверждениям – вопрос.

Раньше Варваре Сергеевне действительно звонили из музея, с работы, и у него как-то перескочило из прошлого… Нет, с кем-то ведь говорил Василий Иванович, и трубка на проводе болталась.

– Что сказала женщина?

– Что Варька хотела подарить музею икону!

Вот оно. В каждом деле – из тех, что удалось довести до победного, – есть такой переломный момент, когда будто лопается в воздухе невидимая струна. Негромкий звук, который меняет все. Что же, десять дней напряженной работы. Хотя, конечно, иной раз десять месяцев прыгаешь, а дело уезжает в архив нераскрытым.

Другой, значит, музей, если речь об иконе. Сама Кроевская работала перед пенсией в Музее авиации и космонавтики, там иконы если и нужны, то на растопку, если вдруг отопление отключат.

– Будто хотела подарить икону, а потом не звонит. А она не могла звонить! Она умерла! Убили ее!

Покровский посмотрел на опечатанную дверь комнаты Кроевской. Есть там за дверью икона. Но как в анекдоте про милиционера и его день рождения: «Давай подарим ему книгу» – «У него уже есть книга»… Икон, как и книг, могло быть больше одной.

Эх, зайти в квартиру на две минуты раньше, до звонка… Перехватил бы он трубку.

– Скажите, Василий Иванович, это первый звонок Варваре Сергеевне со дня ее смерти?

– Первый! Первый! Со дня!

Вот и пойми, правда ли это, или просто поддакивает.

Открылась дверь Раи Абаулиной:

– Василий, кто к нам? О, это вы, товарищ офицер! – смутилась. – Я в таком виде…

Рая Абаулина была в розовом халате, на голове бигуди.

– Ничего, ничего… – Покровский тоже немножко смутился.

– Выходной у меня сегодня, вот я и это… Вы со мной хотите поговорить? Заходите! Вы же не были у меня в комнате, а вам надо, милиция! Хочу все знать!

В комнате много мебели, большая тахта, старинная ширма, трюмо, до неправдоподобия плотно заставленное пузырьками-склянками, флаконами-банками. Шкаф разинул пасть, оттуда вываливается розовое, голубое, лимонное. Рая Абаулина подошла, быстро запихнула. Но и на тахте полно разноцветных женских вещей. Ночная кружевная рубаха, в частности. В Москве такую называют комбинацией, в Свердловске комбинашкой, в деревнях доводилось слышать «комбине». Рая Абаулина поймала взгляд, усмехнулась, убрала комбинацию. На ногах у хозяйки тапочки с розовыми помпончиками. Гитара с розовым бантом на грифе. Цветной телевизор «Рекорд». На телевизоре вышитая салфетка, на салфетке книга «Мастер и Маргарита» с закладкой ближе к середине. На полу неплохой ковер, на нем пустая бутылка из-под «Тамянки». На подоконнике трехлитровые банки с натянутыми на них разноцветными париками. Плитка электрическая двухконфорочная на тумбочке, рядом редкая вещь – гейзерная кофеварка.

– Будете кофе? – спросила Рая Абаулина. – У меня хороший. Только что намолола.

– Не откажусь…

Рая подошла к тумбочке, нагнулась, халат немного задрался, обнажил крепкие розовые икры-кегли, очень упругие на вид. Покровский понимал, что в основе уверенности в невиновности Раи Абаулиной – ее солнечная энергия, веселая праздничность… Надо быть осторожнее!

На полу домотканые половички, на кровати подушки горкой, на стене коврик с лебедем и тут же, по деревенской традиции, много фотографий в рамках. В центре лицо решительного мужчины, из тех лиц, что будками называют. Рот большой, как у…

– Брат! – догадался Покровский.

– Наблюдает, стережет меня, – хихикнула Рая Абаулина.

Глядя на упрямые скулы, на волевой рот, в настороженные глаза бригадира, Покровский вспомнил мужика из Пышмы, с которым довелось столкнуться лбами по одному делу. Немолод уже был, а мельхиоровую вилку на глазах Покровского пополам согнул. Его с семьей в порядке раскулачивания в середине тридцатых из родных изб на Оке вывернули и пустили по дорогам без порток, а к началу войны он на Урале уже в председатели колхоза вышел. Вот и Раи Абаулиной брат – видно, что за человек. Каждый год может на «Москвич» сестре зарабатывать, да еще на мотоцикл мелочь останется.