У Миткова поля на Ведроши (СИ)

Силуян приложил ладонь ко лбу. Тросна кипела взбитая до белых бурунов десятками тел. Пешие, вершники будто встретили нечто неведомо страшное, и теперь бежали от него. По ту сторону моста сбились в кучу телеги с огненным нарядом, развести их по сторонам никто не мог, да никто и не думал. Литваки бросали оружие, прыгали через телеги, будто зайцы, и бежали, бежали... Вскоре у мостов показались татарские вершники из отряда конной летучей силы. Силуян узнал их по высоким стёганым шапкам. Татары попадали с коней, принялись споро растаскивать телеги, освобождая дорогу себе и идущим следом сотням большого полка. Силуян перекрестился: слава богу, сбылось видение.

Осифа Андреевича Силуян встретил у моста. Воевода ехал подле князя Щени, держался в седле степенно, улыбался. Заметив сотника, махнул рукой, подзывая, сказал что-то князю. Тот посмотрел на Силуяна сверху вниз и кивнул приветливо, как старому знакомому.

- Вовремя ты к мостам вышел, спасибо тебе, - придержал коня Даниил Васильевич. - Малость не так получилось, как думали, но всё же... Литваки с испугу решили, что то наш засадный полк, потащили к мостам самопалы да людей на защиту, а мы тут по ним ещё добавили. Вот они и побежали.

Князь дёрнул поводья, поехал дальше, Осиф Андреевич, наоборот, спешился, отстегнул от седла флягу с квасом. Двое стольников спешились следом, бросились помогать, но воевода отстранился: сам.

- Как холоп-то мой? Жив?

- Жив, чего ему будет, - пожал плечами Силуян. - В ложбине он, с лошадьми. Недалече здесь. Позвать?

- Успеется. - Осиф Андреевич откупорил флягу, глотнул. Снова пахнуло земляникой и мятой - щедро пахнуло, будто и в самом деле Тихвинскя подошла - и как и в прошлый раз жадничать не стал. - На-ко вот, испей. Горло-то поди иссохлось.

Дождавшись, когда Силуян напьётся, Осиф Андреевич сказал:

- Ныне поедешь в Москву, повезёшь государю грамоту о нашей победе. К вечеру подходи к шатру большого воеводы, там тебе грамоту и вручим. Да людей с собою возьми, - и видя отразившееся на лице Силуяна нетерпение, отмахнулся. - Знаю-знаю, не сотник ты боле... Отныне при мне будешь, стольником. А то мне двух-то мало, вот третьим станешь. А каково служить у меня - его спроси.

Осиф Андреевич кивнул на ближнего стольника. Силуян узнал в нём ночного гостя, что приходил звать его к воеводам. Тот стоял, заложив тяжёлые ладони за пояс; кольчуга уже не блестела, как в свете костра - отдавала серостью, а в двух местах и вовсе разошлась, видимо, от сабельных ударов. Отчаянно дрался стольник, себя не жалел.

- То Хабар, сын боярина Василия Образца. Покудова дорожки ваши не разойдутся, вместе будете. - Осиф Андреевич поднялся в седло и ткнул в Силуяна пальцем. - Так не забудь: к вечеру. И холопа мне верни.

Своих доглядчиков Силуян нашёл возле второго моста. Туда сносили убитых и раненых. Убитых хоронили тут же, раненых обмывали, перевязывали, укладывали на телеги. Митрохины посошные, те, кто выжил, подводили под мост новые опоры. Неподалёку стояли Тимоха и рыжий. Коська сидел в стороне, плакал. Спрашивать с него что-то было напрасно, поэтому Силуян повернулся к Тимохе. Тот сразу указал пальцем себе за спину:

- Ганька вона лежит. Живой исшо, но помрёт вскоре. Мы уж с рыжим могилку выкопали. А Ваньшу Ухова покудова не нашли. Люди из посошной сотни сказывали, что ево у моста выбили, коды литвины из пищалей пулять начали. Може в реку упал?

Силуян подошёл к Ганьке. Тот дышал тяжело, грудь вздымалась высоко и часто, изо рта выходили розовые пузыри. Цепкий взгляд ухватил тонкую прореху под рёбрами; не иначе кончаром ударили, после таких ударов не встают. Удивительно, что до сих пор жив.

- Ты это... - хотел сказать что-то ободряющее, дескать, всё ещё образуется, но слова вдруг куда-то канули, да и не нужны были сейчас слова. - Понимаешь...

Ганька моргнул: понимаю, и позвал тихо:

- Коська...

Коська нехотя встал, стёр грязной ладонью слёзы со щёк. На скулах остались серые разводы; Силуяну показалось - паутина, или нет - морщины, старческие морщины. У молодых такие появляются, когда в душе надлом случается.

- Ну чё, Коська, кого на буевище... - Ганька задохнулся от боли, сжал губы. Подождал немного, переводя дыхание, прошептал. - Скорее...

- Что? - не понял Коська.

- Помереть...

- Глупость бормочешь. Чево ты? Не гневи Господа.

В стороне громыхнуло, громко, но не как из самопалов; на закатной стороне наливались мутью кучевые облака, сгоняли с небес устоявшуюся синеву. Гроза. Или дождь. Не ко времени это, снова дороги развезёт. Ганька потянулся глазами к облакам, силился сказать что-то, но не сказал. Умер.

Коська судорожно вздохнул, достал из-за гашника две деньги, протянул Тимохе.

- На.

Тимоха провёл ладонью по лицу Ганьки, положил на глазницы тусклые медяки. Перекрестился, прошептал молитву и кивнул рыжему:

- Взяли.

Рыжий ухватил Ганьку за ноги, Тимоха сунул руки под мышки; осторожно, будто боясь разбудить, положили в могилу. Закидали землёй, утёрли вспотевшие лбы. Силуян с силой воткнул в земляной холмик сколоченный крест, надавил на перекладину всем телом, чтоб вошел глубже - похоронили.