У нас была Великая Эпоха

— Ижорский завод надо вытягивать, Сосновского прикомандировать к колпинскому отделу, Рябышеву оставить на ЛЭМЗе с парой человек, не больше.

(«Зря это я – насчет Рябышевой, расслабился»).

Рейнер подумал, согласился.

Колесов долго перечислял трудности по АСУ-Сталь, по другим темам, завлабы начали поддакивать.

— Что будет на ЛЭМЗе со СМО-Проблемой, трудно сказать, — продолжил он, — хотя и будем стараться. На мне висит народный контроль, нужна подстраховка в виде работ Голубчина по подсистеме ТПП.

Рейнер долго думает, очень долго. Колесов пытается перейти к другим вопросам, но он возвращается:

— Но так, чтобы из-за ТПП не страдала работа по СМО-Проблеме, не снималось машинное время.

— Параллельно будем, хотя не исключаю, что в случае чего придется налечь на ТПП.

Кажется, Рейнер понял опасность, но – нет почвы для протеста.

— Обещаю не нарушать иерархию, — добавил Колесов, — это легче всего, я ее и так не нарушал.

Юкелис в торговле не участвовал, молчал.

(«Оставляет за собой право на любые гадости в будущем. Все то же старое народное средство: если ты оказался в дерьме, мажь дерьмом всех вокруг – авось не разберутся»).

В заключение Евдокимов с ободряющей улыбкой отметил полезность откровенного разговора и пожелал находить контакты для дальнейшей плодотворной работы.

Колесов озлобился. Картина судилища была слепком события двенадцатилетней давности, с двумя общими участниками – он и Рейнер. Но положение теперь стало иным.

Пережевывание чувств и мыслей добило его – спустя неделю сказал Рейнеру, что передумал насчет Рябышевой – она продолжит работу по Ижоре. Рейнер не взбунтовался, очевидно, пар вышел. Впрочем, это было последнее волевое решение, и без нарушения иерархии – она работает в колпинском отделе. Целый месяц он ничего не предпринимал: размышлял, прибрасывал варианты выхода из тупика.

Евдокимов тоже ничего не решал. Его затруднения были понятны: только что победно отрапортовали …Опять же впереди защита докторской диссертации на базе СМО-Проблемы. Скандалы не нужны. Тем более, что скандал по Нильве еще не затих. Поэтому внешне все шло обычным путем: на диспетчерских совещаниях Колесов докладывал о преодолении очередных трудностей, в первом квартале срывов не предвиделось.

Внешне отношения с Рейнером оставались прежними, за месяц они вернулись к обычному товарищескому тону. 20 февраля дружески поговорили по телефону о текущих делах. 24 февраля Колесов приехал на работу и поднимался по лестнице на второй этаж. Сверху спускался его зам Константинов.

— Рейнер умер, — сказал он.

Колесов покачнулся, оперся о стену, Константинов поддержал его. Рефлекторно, в долю секунды оценил свое состояние: нет, не покачнулся. Уже за секунду ощутил переход в другое состояние – жалости, горя, растерянности. Прошел в свой кабинет, сел, руки дрожали.

Константинов рассказывал подробности. Вчера, 23 февраля, в мужской день, были поздравления от женщин, выпивки практически не было. Вечером дома Рейнер присел на кровать, жена была в соседней комнате, он разговаривал с трехлетней дочкой, внезапно наклонился на кровать и умер. Ему был 51 год.

Смерть давнего и близкого товарища, потрясла. Добавлялся еще и ужас возможной вины. Перебирал в памяти последние события: нет, не могу принять на себя такую вину. Был обычный рабочий конфликт, вообще в институтах свирепствуют склоки, но ведь не до смертоубийства.

После первого инфаркта Рейнер постоянно лечился, удар мог хватить его в любую минуту. При всем при том Колесова могли обвинить. Не вникая в детали. Всем и каждому не расскажешь о причинах, о попытках договориться, о судилище, о недавней совместной встрече Нового года, о спокойных отношениях в последние недели…

Он тщательно контролировал себя: держаться ровно, в меру скорбно, в меру твердо. Работал как обычно, старался почаще быть на виду, побольше общаться.

В крематорий пришло много народу – человек двести. Рейнер был известным человеком: кроме своих было много людей из вузов, других институтов, в том числе приехавших из Москвы, Твери, Киева. У гроба сидели две жены, две взрослые дочери. Сзади них стоял Юкелис.

Колесов не стал испытывать судьбу: не подошел ко второй жене с соболезнованием. Несколько человек сказали прощальные слова: Евдокимов с замученным лицом, предварительно глотнувши таблетку, лучший ученик Карасев, произнесший в конце «до свидания».

Время лечит, постепенно он успокоился. Тем не менее Залыгин, зав отделом, парторг, с которым годы спустя сошелся поближе, говорил ему: «Есть такое ходячее мнение, Колесов виноват».

А жена кричала в минуту скандала: «Ты человека убил».

Солнце русской науки закатилось. В сослагательном наклонении: внедрись система Рейнера хотя бы на одном заводе, раскрутка была бы грандиозной: бесспорное признание в мире ученых (научная оболочка – отличная), награды, высшие государственные премии, звания – доктор наук, академик и т. д. и т. п. Вспомнился Львовский завод: «Все могло быть так же, как у академика Глушкова: система фактически не работает, а директор завода в доле». Но – без автора дело не пошло.