У нас это невозможно (полная версия)

Осматриваясь вокруг и разгадывая демагогию Бэза Уиндрипа, рвущегося в Белый дом, Джессэп думает о том, что произойдет дальше: «..очень возможно, что эта шайка втянет нас в какую-нибудь войну, просто чтобы потешить свое безумное тщеславие… И тогда меня, либерала, и вас, плутократа, притворяющегося консерватором, выведут и расстреляют в три часа утра». Его собеседник Тэзброу, будущий фашистский деятель, решительно возражает: «У нас в Америке, это невозможно! Америка – страна свободных людей».. И тогда Дормэса прорывает: «Черта с два невозможно, отвечу я вам: нет в мире другой страны, которая так легко впадала бы в истерию… или была бы более склонна к раболепству чем Америка».

В окружении Дормэса есть люди, поговаривающие о «сильной личности»: демократические институты, дескать, не в силах навести порядок в стране, вылечить ее болезни. Что, например, делать с безработными, этими «ленивыми шалопаями, которые кормятся пособием», как говорит о них банкир Краули? Нужен доктор, который возьмет пациента в руки и заставит его выздороветь, хочет он того или нет. Слово «фашизм» не должно пугать… На это звериное воркование Дормэс замечает, что он знает о лечении сифилиса прививкой малярии, но никогда не слышал, чтобы малярию лечили прививкой сифилиса. Экстравагантное сравнение помогает Дормэсу сформулировать основную мысль: «Лечить язвы демократические язвами фашизма! Странная терапия!»

Дормэс встревожен. Он еще пытается себя утешить: «Если у нас когда-нибудь и будет фашистская диктатура, то все будет совсем иначе, чем в Европе, – слишком сильны в Америке юмор и дух независимости». Однако вскоре вышло так, что двое-трое друзей были единственными людьми, с которыми он рисковал говорить о чем-либо более серьезном, чем о том, будет сегодня дождик или нет. При тирании даже мужская дружба – ненадежное дело. После прихода к власти Уиндрипа Дормэс Джессэп неожиданно обнаружил, что плети и кандалы причиняют такие же мучения в чистом американском воздухе, как в болотных туманах Пруссии. Тот, кто был недоволен новыми порядками, не мог заявить о своем недовольстве дважды.

Хроника подвигов клики Уиндрипа в точности воспроизводит насилия германского фашизма, неслыханно обогатившего своей деятельностью каталог уголовных преступлений.

Синклер Льюис располагал неплохой информацией. Помимо печатных источников – общедоступных и полусекретных, он располагал точными и документированными материалами, собранными его женой. Уильям Додд, посол США в Германии периода 1933-1938 годов, сообщает любопытную подробность. Он пишет в своем дневнике: «Сегодня (это было 24 августа 1934 года, как раз в период, когда автор «У нас это невозможно» приступал к работе над этим романом. – А. К.) в одиннадцать часов пришла миссис Синклер Льюис, которая в литературных и художественных способностях не уступает своему знаменитому мужу, и мы около получаса беседовали о ее намерении изучить и описать современную германскую социально-философскую систему» ^[27]. (Заметим, опять-таки в скобках, что через непродолжительный срок миссис Льюис – известная журналистка Дороти Томпсон – получила приказ гитлеровских властей покинуть Германию в течение двадцати четырех часов. – А. К.)

3

Бэз Уиндрип не медлил. Железная рука осуществила его программу. Умилительная проповедь о перераспределении богатств обернулась новыми прибылями концернов. Безработицу «устранили» лагерями трудовой повинности. Сложнее обстояло с ликвидацией преступности. Но наконец и эта проблема была разрешена по германо-итальянскому образцу. Наиболее закоренелые уголовники поменяли стезю кустарного порока на широкую дорогу модернизированного злодейства – они стали инспекторами в штурмовых отрядах «минитменов».

Дормэс Джессэп с его политикой, выражавшейся формулой «поживем-увидим», увидел более чем достаточно.

Синклер Льюис поставил своего героя вплотную перед выбором: белый платок капитуляции или борьба не на жизнь, а на смерть. И Дормэс Джессэп решил: действие! Он понял, что с фашизмом нужно бороться не в кружевных, но в железных перчатках. Решимость его не могут поколебать ни тюрьма, ни беспощадное избиение, когда арестованного заставляют громко считать удары, пока он не теряет сознание, ни стража, забавляющаяся стрельбой перед самым носом арестованного, думающего, что это и есть казнь. Страдания укрепляют душу шестидесятилетнего подпольщика.