У нас всё хорошо

— Что они натворили? Ладно, не говори. Я маме сейчас перезвоню.

— У них всё хорошо. Они с бабушкой и дедушкой. Не нагоняй ветра. Приедем, сюрприз будет…

Ехали молча. Я, как-то волновался после слов тестя: «Приедешь, приведёшь в первозданный вид постройку в саду!». Старался не подавать виду, чтобы не волновать мою любимую. А сердце так и ёкало: «О какой постройке он говорил? Что там дети натворили?». А последние слова тестя в трубку: «Забирайте и больше их к нам не приводите!», — беспокоили аж до боли в сердце.

Во дворе родственников тишина. Собака, обычно встречающая нас милым потявкиванием и вилянием хвоста, лежала в тени будки, перемещая за нами взгляд.

Я присел у столика на скамейку, а Сонечка вошла в дом.

— О! Зя-я-ять не хрен взять…, — когда Абрамыч так говорит, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Папа! — я театрально вскочил на ноги, расправил крылья и пошёл навстречу тестю.

— Хватит паясничать. Воспитал «партизан», а мне красней из-за них перед соседями. Сидай! — мужчина хлопнул по скамейке рядом с собой. — Что делать будем? Ты знаешь, сколько мне должен?

— Вы вначале скажите, что случилось…

— Ничего… скоро своими глазами всё увидишь, — Абрамыч забарабанил костяшками рук по крышке стола.

— Папа, а дети где? — на крыльце стояла улыбающаяся Соня с мамой Глашей.

Улыбка жены и тёщи меня успокоили… однако…

— Арестовал я их… в карцере сидят!

— ?!

— Да, вон в летней кухне я их закрыл. Бабка ужин дала, не пороть же голодными, — только сейчас я понял, что тесть говорил нарочито громко, чтобы его слышали внуки.

Подмигнув мне, хозяин двора направился в сторону строения у дома, открыл дверь:

— Берём свою одёжу и выходь во двор… Трибунал будем учинять.

Первым вышел Иван, за ним Ксюша. На сыне была душегрейка длиной подолом и рукавами в пол, а на дочке старая дутая куртка, также от головы до пят. Если бы они равномерно покачивались из стороны в сторону с каждым шагом, то можно было сказать «идут пингвины». Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться. Боковым зрением увидел улыбающуюся тёщу и жену, которая обняла мать и спрятала голову за её спину. Плечи у Сони сотрясались так, что не было ясно, плачет она или смеётся.

— Вот, понимаешь… довели мать. Смотрите, уже плачет…, — тесть шёл за внуками, словно конвоир. — Стой! Етить вашу… На ле-е-е-е… Ву!

Над двором нависла такая тишина, что было слышно дыхание муравья, перетаскивающего хлебную крошку по столу.

За спинами внуков дед погрозил кулаком и бабушке, и мне. Мы сделали серьёзные лица.

— Ну! Кто первый будет слово держать? По старшинству или мужику слово дадим? — дочь тяжело вздохнула, — Значит, первая будет говорить старшая по «партизанскому отряду»!

Теперь тишину нарушали тяжёлые вздохи детей.

— Говорите уже, не томите. Чего нашкодили? — я не сдержал улыбку.

— Мы штаб построили? — приободрилась Ксения.

— Та-а-ак. А дед чего ругается?

— Да, мы…, — внучка посмотрела на дедушку и…, — Пап, понимаешь! В штабе должен быть стол, стулья, ручки, карандаши, бумага, машинка печатная, лампа, а для неё свет провести…

— Стоп! — Абрамыч стукнул себя ладонью по бедру. — «Ко-ко-ко» и «Ко-ко-ко»… скоро солнышко сядет, а батьке вашему ещё работать… в темноте будет всё восстанавливать?

Хозяин присел за стол:

— То, что они строительством занимались — не жалко. Хозяйственные, ёсики-колёсики. Так они ещё за линию фронта в разных направлениях выходили, у соседей, что не так лежало, собрали. Я уже разнёс по местам… От чего отказались, вернул в ихней «штаб»… Ладно! Хватит вас томить, пошлите!

— А что на вас за одежда? Где вы это старьё нашли? — спросила детей Соня.

— Это форма партизанческая, — гордо сказал сын.

— А-а-а-а…

— Снимайте и возле будки положите. Тарзану на зиму подстелем в будку, — улыбнулась бабушка.

Абрамыч шёл впереди, ведя нас вглубь приусадебного участка. Так наискосок в правый угол. Когда мы дошли до строения типа летний туалет, то смех сдержать уже не получилось. Смеялись так, что все собаки в округе начали лаять.

Строение нас встретило прибитой сверху фанеркой, на которой красной краской было написано «Штабик». Поверх досок были краской проведены белые и чёрные полосы. Справа пристроенный скелет из спиленных веток и дедовских брусков.

— Это, что?

— Коней привязывать, — пояснила Ксюша.

Слева к стенке закреплено старое велосипедное колесо без покрышки.

— А это…?

— Руль! — сказал Иван.

— Нет! Это штурвал. Мы же на земле партизаны. А на море — моряки, — перебила брата сестра.

— «Пираты»! — подправил дед. — Ой, затёк… не туда смотришь. Зри в корень, — Абрамыч открыл дверь туалета. — Смори, как ёсики-колёсики ровненько досточки нашили на пол… что, как говорится, ни щёлочки. Куда бабе с дедом бегать коней привязывать?

— Вот! — Ксюша показала на конструкцию.

— А стеночки по кругу… А? — не обращая внимание на внучку, продолжал хозяин. — Фанерочки, картоночки… и как ровненько, гладенько. О, какая отцу замена то растёт…

Там же был откидной столик, два стульчика-чурбачка, вешалка, полки, зеркало и лампа с абажуром.

— А лампа вам здесь зачем? Розетки же нет, — проговорил я… как видно зря.