У него ко мне был Нью-Йорк

Представила себе маленькую интеллигентную учительницу музыки, недавно приехавшую из России и испуганно бредущую после работы к метро, слыша выстрелы и завывание полицейских сирен.

Кстати, Джей Зи, когда завязал со своим бандитским прошлым и стал знаменитым богатым хип-хопером, часто рассказывал, что в его жизни случился поворотный момент, после которого дороги назад уже не было. В него шесть раз стреляли перед тем, как он решил стать артистом.

И кто знает, может быть, это Эстер Коэн откачала его после шестого выстрела. Прямо там, в железнодорожном терминале «Атлантик». Он, с кровоточащими дырками в груди, увидел её уже почти при клинической смерти, в белом облаке, как ангела, а она ему возьми и посоветуй: «Бросай ты это дело, парень, и займись-ка лучше музыкой, знание нот развивает мозг».

Я не стала выяснять у доктора Эстер, знает ли она хоть что-то о звезде нашего района рэпере Джее Зи, меня вполне устроила версия, которую выдала фантазия.

Вырастешь и будешь вспоминать

Минус шесть. Мне колет щёки и кончики ушей. И нос. Небо ярко-голубое. По дороге в школу мы с моей С. пьём горячий гранатовый чай с мёдом из термоса. И это немного спасает нас, шапко-шарфово-варежковых.

Повсюду уже стоят наряженные католические ёлки, на фонарях висят пышные красные банты — совсем скоро Рождество. Потрясающие стремительные нью-йоркские женщины всё равно с голыми ногами. Мне говорили, здесь так можно, потому что земля не промерзает сильно и не становится ледяной, асфальт на ощупь почти тёплый.

Но я честно попробовала, и, похоже, для меня это неправда. Зимой в Нью-Йорке из-за влажности очень холодно, до костей. Местные модницы всё-таки преодолевают боль ради красоты, и в ноги им, как в сказке Андерсена, вонзаются тысячи ножей. Эти их красивые аккуратные подсушенные ступни без носков в балетках.

Я же говорю дочке: «Вырастешь и будешь вспоминать, какая это была радость — идти с мамой в школу пешком по Нью-Йорку и пить красный гранатовый чай из термоса».

А память отшвыривает меня в летнюю Москву моего детства. Мне около десяти лет, и листья только зашелестели над городом, плюс двадцать два. И уже моя мама вернулась из какой-то поездки, её не было месяц, я сидела на подоконнике у бабушки и ждала её, глядя во двор.

Мама забирает меня от бабушки с дедушкой. На машине. Как я скучала по маме. И вот в кои-то веки я с ней наедине. У меня много братьев. Кто рос в многодетной семье, то знает, какая роскошь — побыть с мамой наедине. А меня плюс ко всему ещё и сажают на переднее сиденье, и вот я еду, как взрослая, и смотрю впервые в огромное лобовое стекло.

Мы мчимся в центр по улице Красноармейская, и пушистые зелёные кроны её деревьев несутся перед моим взором, образуя бегущую строку узора. Мама говорит: «Запомни, какая это была радость, летняя Москва, красивая, раскрепостившаяся после зимы, и ты едешь вперёд на машине с мамой!»

Ну, я и запомнила. Для меня это и было радостью.

Но для моей С., скорее всего, будет иначе, для неё это не будет ни особенной радостью, ни сенсацией. Для неё это будет нормой. Она пока — единственный ребёнок в семье, и всё родительское тепло замкнулось на ней.

Почти подростку

Ты — ребёнок, но подросток, перед сном приходишь обнимать нас, ещё очень нужных тебе, целуешь в щёки и лбы, говоришь: «Ну что, всё? Спокойной ночи?» И скоро этой потребности у тебя не будет.

Так пишут в книгах, об этом предупреждают психологи, я и сама помню, как мир будто бы перестал быть прежним, когда мне исполнилось тринадцать, и я на много десятилетий забыла дорогу домой, в доверчивость и теплоту. Зато открыла себе пути во всё иное.

Примерно в этом возрасте я познакомилась в школьной раздевалке с моим Д. Теперь я вижу, как он читает, сидя на соседнем сиденье в автобусе.

Моя маленькая С. Всё чаще дверь в твою комнату плотно закрыта, всё чаще наушники с какими-то упругими битами заглушают действительность, твои тинейджерские фантазийные миры и правда по-своему интереснее, чем капли дождя, скользящие вниз по стеклу ближе к ноябрю.

Ещё немного, и твоё тело поведёт тебя своей дорогой, разум вылетит за пределы привычной физиологии, вдохнёшь полной грудью, как обострятся запахи и вкусы, какими красивыми и дерзкими покажутся люди твоего возраста или капельку постарше. Взросление — полёт.

Хоть от него бывает и страшно, если взлетишь внезапно так высоко, что станут видны заснеженные вершины гор.

Хоть от него бывает и больно, если не успеть подготовить лёгкие к разрежённому воздуху, а кожу — к слишком высоким температурам возле солнца.

Хоть от него и кружится голова, потому что открыть для себя огромную свободу мира — остро и непривычно.

Я учусь стучаться в твою комнату до того, как ты меня об этом попросишь.

Границы

По-английски «границы» — boundaries, и теперь я вворачиваю это слово в английскую речь и мгновенно получаю отклик от собеседника. О-о-о, про границы люди знают много, что в Москве, что в Нью-Йорке.

Потому что границы — это наши отношения с родителями, возлюбленными, детьми, работодателями и друзьями.