У ночи длинная тень

Парень вдруг сунул Виктору свой брезент, накрыл лицо и голову полой робы и рванул через огонь, к подстанции. Виктор правильно понял: человек отдал ему лучшую защиту, а сам – безо всего – пошел… И, набросив на себя брезент, Виктор побежал следом.

Даже под одеялом брезента ощутил – как враз загудело, обдало, будто упал на какое-то черное раскаленное дно… И в самом деле, он споткнулся и упал, но уже около здания; дальше – мрак, бред на какие-то миги. Вот они уже бегут, перескакивают через глыбы, через торчащие ребром плиты, парень сбивает рукавицей со своих колен огненные космы, ищут, натыкаются на тела: мертвый, мертвый, еще труп, а, вот он, кто еще жив, это парнишка, в спецовке и резиновых сапогах, стонет между обломками… Ему повезло, он заслонен какой-то плитой от огня, но придавило… «Где брезент?» – орет помощник на Виктора, ничуть не удивляясь, что Виктор рядом с ним. Брезента нет, потерял… А, вон брезент, за балку зацепился. Когда спасенного тащили сквозь багровый дым, уже в обход – черт с ним, с оплавленным под ногами песком, все равно уже обгорели, обожжены, – когда волокли его на брезенте, рука паренька бессильно свесилась и болталась, задевая за землю, он был уже почти готов, без сознанья… Виктор лишь заметил – каска задралась, стриженый, родинка справа на лбу, подросток почти, пацан. Вроде Славика дурацкого, Светкиного, и жалостью сжало где-то под горлом…

Через два часа снова сел вертолет, вылезли пилот, радист, врач – видимо, учли: могут найтись новые раненые, – все трое быстро пошли к глиняному строению.

– Давайте, товарищ Кравцов, – крикнул пилот издали. – В Газли отмечено колебание! Скорее…

– Поднимайте раненого, – сказал Кравцов, когда группа подошла. – А, врач, хорошо. У него открытый перелом. Кое-как я наложил повязку, но…

Виктор не стал смотреть, как врач делает над пострадавшим все необходимое – укол, шина, перевязка, как поднимают его и несут к вертолету. Землистое лицо паренька, которого он чудом протащил сквозь пламя, теперь переворачивало ему всю душу. Сроду такого не испытывал…

Вдруг он заметил, что сторож узбек – спит, мирно спит себе, как ни в чем не бывало. И даже не под стеной или в самом складе, а просто на земле – в сторонке, где сохранился какой-то кустик- карагач. Что ж такого, понял Виктор, ведь суток двое, небось, не спал. И его самого одолела судорожная зевота. Спать, как спать-то охота! Вмиг охватило безмятежное полное спокойствие, тупая сонливость. «Сейчас вот заберусь в кабину и засну», решил он. «Буду дрыхнуть до самого Газли».

Вернулись Кравцов и помощник, чтоб забрать рюкзак с вещами, бинокль, кое-что еще.

– Пошли! – бросил Кравцов.

Длинная глинобитная стена строения поднялась вверх на глазах у Виктора и переломилась сразу в нескольких местах – став, как растянутая гармонь. Больно по затылку шмякнуло его чем-то плоским, и – больше ничего… Ничего больше не было.

… Проснулся, и не сразу понял, где он. Белые стены, белый потолок… Больница, дошло до него наконец. Лежа на спине, шевельнулся. На потолке в углу – сырой подтек. Трещинки разбегаются по известке… От вида этих трещинок его замутило, дернулся вбок, голова, оказывается, забинтована… Стало рвать, свесился над полом. Весь вспотел, обессилено откинулся назад… И снова полетел в черноту.

Спал, бредил. В забытьи виделось прошлое. Вот они со Светой идут из кино и спорят – как часто спорили и ругались они, господи боже, за короткий срок знакомства!

–Вот еще! – Света упрямо вертит головой, словно отмахивается от его слов, пряди черной каруселью разлетаются по бокам. – А мне эта твоя героиня как раз не нравится! Какая там женственность! Кукла, и все! Среднее между нашей Зинаидой и Юлькой.

– Не права, Светик, – мягко убеждает он. – Она же душа семьи… Ну, еще семьи нет, но будет семья. Там так задумано. За кадром… А он…

– Какая там душа! – Света уже гневается. – Ну и вкусы у тебя! Может, и мне так прикажешь – сидеть дома, наводить лоск?

– Ты меня не поняла, Света. У меня и мать, и бабушка так жили. Имели профессию, лицо, но досуг свой посвящали дому.

– Вот это «досуг»! Твоя мать всю себя отдала…

– Ты же ничего не знаешь…

– Может, мне паранджу надеть? В наше-то время?

– Но ведь, если дети…

– А я, например, не собираюсь заводить детей…

– Но если любишь…

– Не люблю!..

– Это в тебе говорит немецкая кровь твоего отца. Немки не торопятся заводить семью, восточные же девушки как раз наоборот, для них семья, дети – самоценность, цель всей жизни. И вообще, слишком уж ты …

Начинается перепалка… Ой, как ломит голову, болит в основании затылка. Больной стонет, просыпается. Сестра бережно приподнимает его обернутую чалмою бинтов голову, поправляет подушку.

– Тише, тише, больной. Сейчас все будет хорошо, Вот, примите…

Дает порошок, подносит ко рту Виктора ложку с водой для запива, нежно укладывает его получше, успокаивает.